– Заказчика трудно будет найти. А вот исполнителя – легко, – усмехается он.

Не понимаю, что в этом веселого.

– Займись тогда. И заодно найди мне ту девчонку из бара.

– Которая не дала тебе отойти на тот свет? – продолжает посмеиваться Дан.

– Ее самую.

– Я уже подсуетился и кое-что на нее нарыл. Лови. – Слышно, как он затягивается сигаретой.

Я открываю почту и, прочитав две верхние строчки, с грохотом ставлю чашку с кофе на стол.

– Ни хрена себе! И где сейчас это чудо находится?

– Там, где и положено. В тюрьме. В расход ее пустят за такие деньги.

Медлю, постукивая ручкой по столу.

– Уточни по своим каналам, целка она или нет.

– Зачем тебе это? Постой… Хочешь ее себе, чтобы самому на ней отыграться?

– Угадал. – Я комкаю лист бумаги с отчетом по счетам. – Хочу, и еще как.

Я поднимаю голову и в сотый раз осматриваю обшарпанную стену перед собой, трясясь от холода. У меня отобрали все вещи, даже теплый джемпер, а саму обыскали до трусов и поместили в одиночный изолятор. С тех пор про мое существование будто забыли. По идее, должно ведь быть по-другому, когда обвиняют в мошенничестве в особо крупном размере? Признания нужно выбивать, по допросам таскать, возможно, даже пытать. Но ничего этого не происходит. И я не знаю, плохо это или хорошо.

Поджав колени к груди и свернувшись калачиком на узкой кровати, закрываю глаза и дрожу всем телом. Мне страшно и холодно. Похожие чувства я однажды уже испытывала, но вспоминать об этом в такой момент – ни к чему. Лишь хуже себе сделать, а я и так держусь на волоске.

Лежу минуту, вторую, а потом меня просто выключает. Похоже, организм устал находиться в постоянном стрессе, как и я устала от мучительной неопределенности.

Подрываюсь на месте, словно по щелчку, услышав, как дверь в камеру открывается. Часто-часто моргаю, привыкая к неестественной темноте.

Иногда приходилось засиживаться за компом допоздна, не видеть солнца, да вообще ничего не видеть, кроме монитора перед глазами, но тогда я была на свободе и в любой момент могла куда-то пойти. А сейчас будто жизни лишили, поделив ее на до и после. Если суд вынесет суровый приговор и я на несколько лет останусь в подобных условиях… Понятия не имею, как это вывезу. Возможно, сойду с ума. Или сделаю с собой что-нибудь…

– Громова, на выход, – раздается мужской бас.

– Зачем? – Голос хрипит то ли после резкого пробуждения, то ли от того, что я вконец замерзла и заболела.

– На выход, – повторяют таким тоном, что не решаюсь испытывать чужое терпение.

Меня есть за что наказать, безусловно, но оступиться ведь может каждый.

Пока иду за конвоиром по длинному коридору, представляю, что так будет на протяжении нескольких лет, и от этой мысли едва не теряю сознание. Начинает трясти еще и от ужаса.

Открыв дверь, мужчина в форме кивает, чтобы я заходила. Через силу перебираю ногами и оказываюсь внутри. Вопреки ожиданиям, что пришел следователь или адвокат, я вижу перед собой женщину в белом халате. Глаза часто выдают возраст человека, как бы молодо он ни выглядел. Так вот, передо мной сногсшибательная красотка, но в глазах у нее такая усталость, будто несколько жизней прожито.

– Кто вы? – задаю вопрос, ежась от холода.

Женщина смотрит на меня с жалостью.

– Медсестра. – Она достает из папки несколько листов. – Заполни. А потом я возьму у тебя кровь.

– Я думала, меня вызвали на допрос… Может, кто-то наконец объяснит, что происходит? – спрашиваю, набравшись смелости.

– Это ты со следователем будешь подобные разговоры вести, я здесь для другого.

Подхожу к столу и беру в руки листы бумаги. Вопросов шестьдесят штук. Половина из них – интимного характера. Сколько половых партнеров было, в каком возрасте потеряла девственность, как обильно идет менструация, и много всякого, чего я о себе даже не знаю. Перед глазами плывет, а по спине стекают капельки холодного пота от осознания, для чего это необходимо. Хотя нет. Маловероятно. Если бы я кому-то из тех трех мужчин, которые меня задержали, приглянулась, то меня бы просто поимели у этого самого стола. Все трое. По очереди. При этой мысли учащается сердцебиение и становится еще страшнее.