Черта с два он это сделает.

Потому что я сама все расскажу Диме. Обязательно расскажу. Завтра. Или после завтра?

— Он же твой единственный племянник, - говорю, сдерживая неуместную иронию. – Будет странно, если ты его прогонишь.

— Уверена? – с сомнением переспрашивает Дима.

Уверена в чем? Что Габриэль не будет меня доставать? Да, уверена, что будет, и нет, не уверена, что совершаю умный поступок, пытаясь переиграть палача на плахе.

— Мы больше не увидимся до самой церемонии, - озвучиваю то, во что сама же с трудом верю. – А один день я смогу его вытерпеть.

Дима отводит меня в дом, усаживает в кресло и ненадолго пропадает в кухне, чтобы вернуться оттуда со стаканом лимонада и нарезанными яблоками. Весело, чтоб подбодрить, ведет бровями, прекрасно зная, что я совершенно неравнодушна к простым красным яблокам с капелькой терпкости и кислинки. Могу съедать их мешками, как гусеница, и даже не замечаю, что обгрызаю все, до самого хвостика. Поэтому Дима предусмотрительно нарезает их дольками, убирает косточки и тугие пленки, которыми я однажды очень неосторожно подавилась. Так сильно, что пришлось ехать в больницу.

И даже сейчас, когда все почти идеально, и я развеяла морок неприятной встречи, в память врезаются слова Рафаэля о том, что я – ходячие тридцать три несчастья, и за мной нужен глаз да глаз, особенно если я делаю вещи, которыми нормальный человек просто физически не может причинить себе вред.

— Можем остаться дома если хочешь, - предлагает Дима, когда я снова некстати кисну в тяжелых воспоминаниях.

Я хочу, очень хочу, потому что наизнанку выворачивает от мысли, что придется сидеть в компании малознакомых людей, слушать их шутки, улыбаться и говорить что-то в ответ. Но у Димы своя жизнь, и в той среде, где он «обитает», есть свои правила, которым нужно подчиняться, чтобы не вывалиться за борт успешной жизни. Все эти обязательные встречи, ужины, необходимость поддерживать видимость хороших отношений с правильными людьми – это часть него самого, и раз уж я согласилась стать его женой, то нужно, как любит говорить Юля, соответствовать.

— Я в порядке, выпью аспирин и буду готова поддерживать тебя за столом.

Он не то, чтобы охотно мне верит, потому что какое-то время изучает пытливым взглядом, но я скрепляю свое согласие поцелуем, и Дима охотно перебирается ко мне на диван. Обнимает, нежно и ласково, подбирается, словно Гензель к Сахарному домику, прислушивается, будут ли уместны его поглаживания пониже спины.

В какой-то момент мне даже хочется, чтобы он опустил ладони еще ниже, чтобы эти руки стали капельку сильнее, обозначились на ягодицах хотя бы временными отпечатками. Поэтому тянусь к нему, прижимаясь боком, осторожно поглаживая его грудь через дорогую рубашку. Он всегда подтянут, хорошо одет и пахнет хозяином жизни, и мне по душе такая гремучая смесь, потому что, вопреки всему, она обещает защиту, а не разрушение. И я больше никогда не соглашусь на что-то другое. Поэтому и собираюсь стать его женой, чтобы спрятаться от мира мужчин в неприступной башне брака.

И когда Дима откликается на мою мольбу и пытается разжать мои губы поцелуем, что-то резко, ошеломительно меняется. Даже не понимаю, что, но воздух вокруг будто наполняется разряженным кислородом, и каждый вдох внезапно насквозь пропитан совсем другим запахом, и эти стоны мне в губы – они чужие.

Распахиваю глаза – и взгляд хищника пронзает меня до самого затылка. Боль такая нестерпимая, что хочется плакать, но глаза сухие от страха.

Габриэль?

Он насмехается, хватает меня за щеки и грубо раскрывает рот, как будто я – рыба, проглотившая его хитрую наживку, которую он достанет даже из желудка, и плевать, если порвет легкие и гортань. Я физически ощущаю, как он тянет, водит и морит, и вместе с отравленным поцелуем разрывает меня изнутри. И с упоением глотает губами мои жалкие попытки его остановить.