Обидно, страшно, но незнакомец прав. Действительно, Романов хотел из меня сделать послушную обезьянку.

– А ты ничего, обезьянка, фигуриста. – Мужчина провел ладонью по моему лицу, спустился к груди и больно сжал полукружие.

Я попыталась вырваться, бесполезно, мужчина был сильнее и шарил по моему телу, жадно лапая.

Хотела закричать, но он снова зажал мне рот, повалил на пол и придавил своим телом.

– Тихо, обезьянка. Мне часок пересидеть нужно, пока кореша прорываются на помощь, и весь этот час я могу уделить тебе. – Он провел языком по моей щеке, от отвращения меня чуть не вывернуло. – Какая ты вкусная, у меня бабы три года не было. Представляешь, какой я голодный? Трофима не прикончу, так отродье его во все дыры поимею, – прохрипел он, задирая юбку и срывая трусики.

Внезапно тяжесть исчезала. Раздались звуки ударов. От вспыхнувших внезапно фонарей я ничего не видела, старалась отползти, спрятаться, хоть в стену, хоть в пол.

– Карина! Ты в порядке?! Карина! – Романов вынырнул из ослепляющего света.

Из глаз полились слезы, и его страшное бородатое лицо расплылось в сюрреалистическую маску.

Романов поднял меня на руки:

– Врача вызови, – прорычал кому-то и вынес меня на улицу, в майскую ночь.

Он нес меня по темному парку обратно в тюрьму.

– Ну что, принцесса, придется тебя штопать. – Доктор взял кривую хирургическую иглу и нить.

Внутри все похолодело. Больно уже не было. Уколы действовали. Но представила, как он сейчас иголкой тыкать будет, и замутило.

Я боялась, что меня Романов ремнем будет наказывать, но к такому жизнь меня не готовила.

– Ты лучше не смотри, если мутит. – Доктор с сомнением посмотрел на меня и на иглу.

Легче сказать, чем сделать. Я не смотрела – я таращилась во все глаза. Уже видела себя монстром Франкенштейна со стежками по всему телу.

– Так. – Врач поднес иглу к порезу на предплечье, и я не выдержала, зажмурилась. Возился он со мной долго, до самого рассвета. Протирал, мазал, штопал. Ладно, не монстр Франкенштейна, но кукла из тряпочек точно.

А с рыжей свалявшейся копной еще и кукла, побывавшая на помойке.

Когда закончил, доктор придирчиво меня осмотрел. Не пропустил ли чего, с таким количеством ссадин меня в спирте купать надо было, а не ватками промокать.

– Еще раз скажи «А».

– Мне восемнадцать, – огрызнулась, меня этой ночью едва не изнасиловали, а он со мной как с маленькой.

– И что? А мне шестьдесят два. Рот все равно открой.

Открыла.

Он что-то там долго высвечивал, рассматривал. Удовлетворенно хмыкнул, сказал:

– Ты в рубашке родилась, повезло. Все заживет и шрамов не останется.

– Меня, скорее всего, убьют, когда выйду из этой комнаты. Шрамы – меньшая из проблем.

– С чего ты это взяла? – спросил доктор, складывая инструменты.

– Я дочь Трофима, – посмотрела на него с вызовом.

По его лицу пробежала судорога, а губы сжались в тонкую нитку. Да, именно так действовало имя отца и действует даже сейчас. Вспомнила, и губы предательски задрожали.

– Ты еще ребенок и многого не знаешь про своего отца, – сказал доктор. А он был ничего, чем-то похож на Айболита. Глаза за круглыми очками добрые. Зря я с ним так.

– Извините, что нагрубила. Просто… А вы знаете, кем был тот урод?

– Тебе все расскажет Влад, ступай. Он ждет тебя в столовой.

– Ага, чтобы прибить.

Айболит на меня странно посмотрел, вроде и не с жалостью, а с сочувствием, что ли.

– Если найдет на тебе целое место, то и правильно сделает, чтобы больше к опасным незнакомцам не лезла.

– Можно подумать, он сам не такой, – пробурчала себе под нос, но со стула встала и захромала к двери.