– А до того, как Скаттард опубликовал свою статью, кто был наиболее вероятным кандидатом?

Я почувствовал, что краснею.

– Я тогда раздумывал, выдвигать ли свою кандидатуру, если ты это имеешь в виду.

– И Скаттард на тебя напустился, потому что видел в тебе возможного соперника?

– Вне всякого сомнения.

– Так, значит, обнаружение манускрипта существенно повысит твои шансы?

Меня поразила злоба в его тоне, и я подумал, не объясняется ли его горький настрой тем, что он, обладая блестящими задатками, получил весьма скромный диплом и, таким образом, не смог остаться преподавать в колледже. Частично в этой неудаче был виноват он сам, поскольку упорно отказывался браться за неинтересную ему работу, хотя имелись и другие причины.

– Я далеко не уверен, что мне нужен этот пост. Тихие кабинетные занятия и преподавание – вот все, чего я желаю, и это у меня уже есть. Уважение и привязанность учеников значат для меня больше, чем профессорское звание.

Остин самым вызывающим образом улыбнулся:

– А что будет, если ты найдешь манускрипт, но он не подтвердит твою теорию?

Чтобы перевести разговор на другую тему, я произнес:

– А не пора ли тебе, Остин, посмотреть твой подарок?

Он поднял пакет.

– Я о нем чуть не забыл. – Он очень бережно развернул бумагу и извлек книгу. – Спасибо.

Несколько неловко я сказал:

– Мне кажется, здесь сделано неизмеримо много для разрешения спорных вопросов, касающихся хронологии.

– Очень мило с твоей стороны. Уверен, это ценный труд.

Притворившись заинтересованным, он открыл книгу и стал просматривать.

– Автор – из Колчестерского колледжа, а это для нас с тобой лучшая рекомендация. В своей области он поистине блестящий специалист. Знаю, ты не согласишься, но он утверждает, что геологические открытия отодвигают сотворение мира на миллионы лет назад. Я понимаю, что…

– С Локардом ты хочешь встретиться из-за этого треклятого манускрипта? – прервал меня Остин.

– Ты ведь с ним знаком?

– О да, мне он известен. Известен как бессердечный и честолюбивый ученый сухарь. Он один из тех, для кого видимость важнее сути, форма ценнее содержания. Ему подобные торчат на берегу житейского моря, не решаясь замочить хотя бы подошвы.

– Пусть себе бережет свои ноги, лишь бы дело знал, – усмехнулся я.

– Как ученый он, может, что-то и знает, но не как носитель духовного звания. Снаружи он ритуалист, а внутри такой же безбожник, как, например, автор вот этого. – Он похлопал по книге. – Подобно многим в наши дни, он пренебрег сущностью религии и обратился к внешним атрибутам. Все эти научные гипотезы про обезьян, окаменелости и галактики не имеют отношения к делу. Пусть все на свете можно объяснить одной теорией – назовем ее рационалистическо-научной, – но это не значит, что не существует другой, более обширной теории, по отношению к которой первая играет подчиненную роль.

– А, ты говоришь о том, что, сотворяя мир утром в понедельник четыре тысячи четвертого года до Рождества Христова, Бог подкинул окаменелости с целью испытать нашу веру – как утверждают твои достославные единомышленники?

– Нет, я не об этом. Если ты снизойдешь до того, чтобы выслушать мои аргументы, тебе, наверное, станет ясна моя точка зрения.

В его словах я уловил обиду умного человека, упустившего в жизни свои возможности.

Мы ненадолго смолкли.

– Надеюсь, ты не нажил себе врага в лице доктора Локарда, – произнес я, вспомнив слова старика Газзарда. – Судя по всему, он человек влиятельный.

– Влиятельный? Ну и чем же он может мне навредить? – спросил Остин, роняя книгу на пол.