Угодив в ловушку, я сделала то, что сделал бы любой уважающий себя лжец. Я сменила тему разговора. Мой взгляд упал на одежду Ноя.

– Почему ты всегда выглядишь так, словно только что вылез из кровати?

– Потому что обычно так оно и есть.

То, как Ной приподнял брови, глядя на меня, заставило меня покраснеть.

– Стильно, – сказала я.

Ной запрокинул голову и засмеялся. Пронзительно.

Мне тут же понравился его смех, а потом я мысленно выпорола себя за подобную мысль. Но у глаз его появились морщинки, а улыбка озарила все лицо. Загорелся красный, и Ной, все еще хихикая, убрал руки с руля и полез в карман за куревом. Он придержал руль коленом, вытряхнул сигарету и плавным движением маленькой серебряной зажигалки зажег ее.

Я пыталась не обращать внимания на то, как губы его сложились на сигарете, как он зажал ее между большим и безымянным пальцами и почти благоговейно поднес ко рту.

Этот рот. Курение – плохая привычка, да. Но он шикарно выглядел, когда курил.

– Ненавижу неловкое молчание, – сказал Ной, прервав мои отнюдь не чистые мысли.

Он слегка запрокинул голову, и несколько прядей его торчащих во все стороны вьющихся волос поймали луч солнечного света, проникшего в окно машины.

– Оно заставляет меня нервничать, – продолжал он.

После такого замечания я не могла не возвести очи горе.

– Мне трудно поверить, что тебя хоть что-то заставляет нервничать.

Слова эти были правдивы. Было невозможно себе представить, чтобы Ной испытывал что-нибудь, кроме довольства. И скуки. Скучающий, великолепный, высокомерный, красивый. И я сижу рядом с ним. Близко. Мой пульс ринулся вдогонку за моими мыслями. Затевалась какая-то подлость, несомненно.

– Это так, – продолжал Ной. – А еще я психую без памяти, когда люди на меня смотрят.

– Врешь ты бесстыдно, – сказала я.

В окно врывались звуки Майами.

– В чем? – Ной посмотрел на меня – сама невинность.

– Ты не застенчив.

– Нет?

– Нет, – сощурившись, ответила я. – А притворяясь таковым, выглядишь болваном.

Ной сделал вид, что оскорблен.

– Ты ранила меня до глубины души этой нечестивой характеристикой.

– Передай мне носовые платки.

Ной непринужденно улыбнулся; наша машина рванула вперед.

– Хорошо. Может, «застенчивость» – не то слово. Но я беспокоюсь, когда вокруг слишком много людей. Мне не очень-то нравится привлекать к себе внимание.

Он стал пристально рассматривать меня.

– Это след моего темного и загадочного прошлого.

Было трудно не рассмеяться ему в лицо.

– Да неужели?

Он сделал еще одну длинную затяжку.

– Нет. Просто я был неуклюжим ребенком. Помню, мне было двенадцать или тринадцать, и у всех моих друзей уже были подружки. А я отправлялся спать, чувствуя себя неудачником, желая однажды вырасти и просто вписаться в среду.

– И ты вписался?

– Да. Вписался. Стал сексуальным. Как бы то ни было, я это сделал.

– Что сделал?

– Проснулся однажды утром, пошел в школу – и девочки заметили меня. Вообще-то это порядком нервировало.

– Да ну?

Его искренность застала меня врасплох. Я попыталась не показать виду, что это так.

– Бедный Ной, – сказала я со вздохом.

Ной самодовольно усмехнулся и уставился вперед.

– В конце концов я разобрался, как управиться с этим, но только когда мы сюда переехали. К несчастью.

– Я уверена, что ты прекрасно с этим разобрался.

Он повернулся ко мне и выгнул бровь.

– Здешние девчонки скучны.

Его высокомерие вернулось.

– Мы, американцы, такие неотесанные, – сказала я.

– Не американцы. Просто девчонки здесь, в Кройдене.

Я заметила, что мы уже вернулись на парковку. И припарковались. Когда это произошло?