. Он открыл заднюю дверь, взял из моих рук привязь и, несмотря на плешивость и блохастость собаки, подхватил ее на руки и положил на обивку.

Если она записает всю его машину, я умру. Мне следует его предупредить.

– Ной, – сказала я. – Я нашла ее всего две минуты тому назад. Она… бродячая, и я о ней ничего не знаю. Приучена ли она не пачкать в доме, вообще ничего, и я не хочу, чтобы она испорти…

Ной поместил указательный палец над моей верхней губой, большой палец – под нижней губой и совсем слегка сжал, прервав мою речь. У меня слегка закружилась голова, и, наверное, веки затрепетали и закрылись. Такой стыд. Мне захотелось себя прикончить.

– Заткнись, – тихо сказал он. – Это неважно. Давай просто отвезем ее туда, где ее осмотрят, хорошо?

Я слабо кивнула, кровь в моих венах неслась галопом. Ной подошел к пассажирской стороне машины и открыл для меня дверцу. Я забралась внутрь.

Я устроилась на сиденье, остро сознавая, насколько близко я от Ноя. Он порылся в кармане и вытащил пачку сигарет, потом – зажигалку. Не успев удержаться, я спросила:

– Ты куришь?

Он улыбнулся короткой озорной улыбкой и спросил:

– Хочешь сигаретку?

Всякий раз, когда он вот так выгибал брови, его лоб самым манящим образом собирался в морщины.

Со мной было что-то не так, очень сильно не так. Я списала это на свой гибнущий рассудок и отвела глаза.

– Нет, мне не хочется сигаретку. Они отвратительны.

Ной сунул пачку обратно в нагрудный карман рубашки.

– Я не буду курить, если тебя это беспокоит.

Но его тон вывел меня из себя.

– Меня не беспокоит, – ответила я. – Если ты не против в двадцать лет выглядеть на сорок, пахнуть, как пепельница, и заполучить рак легких, почему это должно беспокоить меня?

Слова сами собой слетели с моих губ. Я была такой противной, но не могла удержаться – Ной будил во мне самые худшие качества. Чувствуя себя слегка виноватой, я украдкой бросила на него взгляд, чтобы проверить, раздражен ли он. Конечно, он не был раздражен. Он выглядел так, будто это его просто развлекает.

– Мне это кажется потешным: всякий раз, когда я закуриваю, американцы смотрят на меня так, будто я собираюсь помочиться на их детей. И спасибо за участие, но я за всю жизнь ни разу не болел.

– Тебе повезло.

– Повезло, да. А теперь ты не против, чтобы я отвез эту умирающую с голоду собаку к ветеринару?

И вся моя вина ушла. Жар растекся по моим щекам, а потом – по шее до самых ключиц.

– Прости, а одновременно править машиной и разговаривать слишком сложно? Без проблем, я заткнусь.

Ной открыл рот, как будто хотел заговорить, потом снова его закрыл и покачал головой. Он вырулил с парковки, и из-за поезда мы девять минут сидели в неловком молчании.

Когда мы добрались до офиса ветеринара, Ной вышел из машины и подошел к ее пассажирской стороне. Я распахнула дверцу, просто на случай, если он собирается сам ее открыть. Его игривая походка не изменилась; он просто открыл заднюю дверцу и потянулся за собакой. К огромному счастью, она не описала обивку. Но вместо того чтобы поставить собаку на землю, Ной нес ее всю дорогу до двери здания. Она ткнулась мордой ему в грудь. Предательница.

Возле двери Ной спросил, как ее зовут.

Я пожала плечами.

– Понятия не имею. Я же сказала, что нашла ее десять минут назад.

– Да, – ответил Ной, склонив голову набок. – Ты и правда так сказала. Но им понадобится кличка, под которой ее зарегистрируют.

– Ну, тогда выбери ей кличку.

Я переступала с ноги на ногу, начиная нервничать. Я понятия не имела, чем заплачу за посещение ветеринара, что скажу, когда мы попадем внутрь.