Сканируем!

Развела ладони, натягивая между ними нить сканирующей плоскости, и от головы повела руками вдоль лежащего на столе тела. На каждой проблеме ловила короткий импульс: ушибы головы, головного мозга, переломы ключиц, рук, ребёр, ушибы печени, проблемы малого таза, повреждения костей и суставов ног, растяжения связок. И кровь... Что-то непонятное, странное с кровью.

Большей частью травмы несвежие, только несколько переломов сегодняшние, но ещё — ушиб мозга. Оттого и обморок. Плохо, что такой затяжной. Позвоночник не повреждён, уже хорошо. Поэтому уложить несчастную на спину, осмотреть кожу снаружи и заняться внутренними проблемами.

Срезая с тела чёрное тряпьё, безвозвратно портя его, испытывала необъяснимую радость и даже злорадство. Под капюшоном оказалась сверкающая зеркальным блеском лысая голова. Я ошалело уставилась на это безобразие.

— В её мире так принято, — тихий комментарий Всёли смирил меня с необычным внешним видом ребёнка лишь отчасти. Всякое бывает в других мирах… Может, у них паразиты в волосах живут какие-нибудь очень ядовитые?

Тонкая шейка, выступающие ключицы не оставляли сомнений — ребёнок. А вот ниже... Едва наметившаяся грудь, значит, не такой уж и ребёнок. Ещё раз поскользнулась взглядом о лысую блестящую голову, хмыкнула и срезала оставшуюся одежду.

Девушка. Ну надо же...

— Но почему лысая? Что за обычай? — не сдержала я удивления.

Пока я обрабатывала наружные ссадины, Всёля меня просвещала. Мои руки, знавшие работу досконально и порой делавшие её без участия сознания, во время этого рассказа вздрагивали и останавливались, и мне приходилось их контролировать — я с трудом справлялась с бешеной злобой.

Каждый раз сталкиваясь с инаковостью, испытываю одно и тоже — как можно так жить? Злюсь, выхожу из себя, возмущаюсь: как? Ну как так можно?! А потом вспоминаю себя и Игоря, и говорю: можно.

Жить можно по-всякому...

Мои родители, как бы я на них ни злилась, налысо меня не брили. И не продавали. Хотя договорной брак с Коростышевским был отчасти именно продажей. Но мои волосы остались при мне.

Я вздохнула и сосредоточилась на нашей гостье.

Ладно, девчонка лысая. Не проблема. Мы ей такие кудри вырастим, на зависть всем, вот только с насущными проблемами справимся.

— Свет! Соли!

Круговые светильники над столом вспыхнули, не оставляя места ни клочку тени. В руках воплотился («Материализовался!») флакон с едким запахом. Поднесла к носу ребёнка, и ребёнок дернулся и открыл глаза.

Глаза у неё оказались раскосые, как у того мужчины, что её продал. Впрочем, как и у всех людей, что остались в том мире. Лоб девчонки сморщился, губы скривились. Больно!

— Ты меня слышишь? — спросила, наблюдая за её зрачками.

Девочка шевельнула губами. «Да», — скорее угадала, чем услышала я. Зрачки одинаковые, реагируют на свет. Хорошо.

— Как тебя зовут?

Она прошептала:

— Ума-шен.

— Это имя или какие-то звания-названия? — уточнила у Всёли.

— Имя. Её так зовут.

— Ясненько.

И уже вслух, обращаясь к девчонке:

— Машэ, покажи где болит?

Она подняла здоровую руку, коснулась головы за ухом, потом — рёбер, другой руки.

Так, ясно. Дела были не так плохи, как казалось. Двигалась она как-то замедлено и смотрела строго перед собой, но причина могла быть и в простом испуге.

Начнём.

— Обезболить, — потребовала я.

Привычный матовый металл инъектора оттянул правую руку. Одно прикосновение к сгибу локтя девчонки, ещё несколько вокруг перелома — множество мелких, с волос толщиной, иголок вводили и вводили лекарство туда, где нужно было утихомирить боль.