– Это не буквенный шифр.

Прист всмотрелся в стихотворение:

– Попробуй по составным частям.

Лукас проверил еще несколько комбинаций, а мы подсказывали слова с нужными буквами, даже если их не было в тексте.

– А что, если попробовать настоящий текст – с демоном? – предложила Алара.

Я снова подошла к витрине. На этот раз я визуализировала слова так, словно это были образы на картине: сосредоточилась на очертаниях отдельных букв, на очертаниях стихотворения в целом, на пустом пространстве вокруг слов… Но ничего не приходило в голову, зато я обратила внимание на этикетку над стихотворением: «Пожертвовано Рамоной Кеннеди».

Таких совпадений не бывает.

Лукас смял лист и швырнул на пол:

– Тот, кто это придумал, был повернутым идиотом.

Прист уставился в потолок:

– А может, нам нужно Орудие, чтобы прочитать послание. А оно лежит сейчас на полочке у какого-нибудь пожарного.

– Тогда мы пропали. – Джаред хлопнул ладонью по витрине.

А я не могла отвести глаз от таблички.

– Эту копию написал мой папа или попросил кого-то это сделать для него…

Почерк отличался от того, которым была написана записка, оставленная отцом двенадцать лет назад, но подделка действительно копировала стиль По.

Джаред сплел свои пальцы с моими.

– Почему ты так говоришь?

Я показала на табличку:

– В детстве я ненавидела свое имя. Но когда я на него жаловалась, мама говорила: «Наверное, мне следовало согласиться с твоим отцом». Он хотел назвать меня Рамоной, в честь его любимой группы «Рамоны».

Мама пила кофе за старым круглым столом в нашей кухне, а папа стоял перед плитой в любимой футболке и жарил блинчики.

– Рамона – редкое имя, а «Рамоны» были богами рок-музыки, – громко произнес папа, поскольку на сковороде шипел и скворчал бекон.

Мама скомкала салфетку и бросила в него, улыбаясь.

– Тебе еще повезло, что я разрешила дать ей второе имя Кеннеди.

– Но это из твоего списка! А мою бабушку звали Розой. – Папа сунул в рот кусочек бекона и подмигнул мне. – Рамона Кеннеди – было бы здорово!..

Я отмахнулась от голосов родителей, мимо меня прошла Алара. Через несколько мгновений она вернулась, неся чучело козы с русалочьим хвостом, которое стояло перед музеем. Она шагнула к витрине и закатала рукав:

– Отойди.

Элль зажала уши:

– А вдруг кто-нибудь услышит звон стекла?

Алара повернула козу рогами к стеклу.

– Как уже сказал Лукас, музей закрыт. К тому же он расположен посреди пустыря.

Джаред потянулся к козе-русалке:

– Может, лучше я…

Алара взмахнула козой, схватив ее за русалочий хвост, и отпустила точно в тот миг, когда рога ударились о витрину. На стекле появились трещины, а коза прилипла к разбитому стеклу.

– Отлично! – Джаред покачал головой, глядя на Алару. – Я мог бы и глаз лишиться.

– Но ведь не лишился.

Алара выбила стекла из-под того, что осталось от козы. Стихотворение сорвалось со стены и рухнуло на пол с несчастным чучелом.

– Чувствуешь себя немножко агрессивной сегодня, да? – Лукас поднял сломавшуюся рамку и осторожно протянул ее мне.

Лишившись поддержки, листок со стихотворением выскользнул из рамки. А за ним обнаружился другой, сложенный в несколько раз.

– Что это? – спросила Элль, когда я развернула листок.

Помятую страничку покрывали черные чернила. Дороги извивались между схематичными деревьями и домами, что напомнило мне о летнем лагере.

– Похоже на карту.

Я узнала старый серый дом, едва увидела. Это тот самый дом, что красовался на заднем плане фотографии, которую я нашла за зеркалом, когда мы с Элль укладывали мои вещи после маминой смерти. Подробности снимка впечатались в память: отец держит меня на плечах, широкая детская улыбка на моем лице.