Если только нас не морфировали еще в утробе матери…

Ну, конечно! Я едва удержалась, чтобы не хлопнуть себя по бедру.

Ведь даже ярко синий цвет глаз — он не так часто и встречался среди жителей княжества — явно рецессивный признак. Удержать его и закрепить навсегда можно было только при помощи вмешательства морфированных веществ в организм еще не родившегося ребенка. Но это один признак, а нужно удержать гораздо больше. А это значило, что процент удачных проб был невысок. К тому же результат мог быть не стойким и пропасть в первые два-три года жизни ребенка.

Однако. Я ухмыльнулась еще сильнее. Скорее всего, у меня могло быть гораздо больше сестер, но прошли отбор только четыре.

Какая замечательная у меня наследственность… Дорогая, что характерно. И какое жуткое стремление создать уникальный продукт. Алская княжна — идеальная жена, за которой очередь женихов стояла. 

Да, это было рационально. Все происходящее было просто рационально. Человек на троне просто делал все, чтобы укрепить и распространить свою власть. Но я не хотела в этом участвовать.

Пока я размышляла, разговоры закончились. Мое присутствие здесь вообще не имело смысла. Мне даже не нужно было никаких документов подписывать, за меня это уже сделали. Отец хотел показать свою власть? Разве мне есть дело до нее? Я уже решила, какой будет моя жизнь, и менять свое решение не собиралась. 

9. 8. Эгиль

Я словно запертая в клетке мантикора ходил от одной стены к другой стене. В комнате был полумрак, освещаемый всего лишь свечами у стен. Плотные шторы сдерживали утренний свет.

Я потер глаза, наверное, стоило встать из-за стола, раздвинуть шторы и впустить наконец утро. Но для меня на самом деле длился вчерашний бесконечный день.

После аудиенции и разговора с Хафстейдном я долго не мог прийти в себя. Ранее я бы взялся за любимые книги, возможно, по десятому разу листал страницы «Тактики и стратегии» Левюра Роско, но в этой комнате не было моих любимых книг. И моих вещей. И кровать была другой. Цвет штор, коврик у кровати, мой ученический меч, старые доспехи, из которых я вырос, стопки толстых тетрадей с конспектами — все это исчезло вместе с множеством мелочей, которые составляли мою жизнь.

Они не стали бы хранить мои вещи десять лет. Это было бы глупо. Я понимал это. Но все равно что-то внутри меня кричало, что это не должно быть так: я не должен жить в чужой комнате и по крохам восстанавливать свой быт.

Эту ночь не мог толком заснуть. Кошмар разбудил меня, когда до рассвета было еще далеко. Пытаться заснуть я не пробовал. Ужас снова и снова не давал мне этого сделать. А вдруг я закрою глаза, а сон — жуткий и всепоглощающий, такой, из которого невозможно вырваться — вернется… Остаток ночи я провел, разбирая документацию. И заодно искал способ, как разорвать брачный договор.

Как только я вернул себе свое имя и некое подобие статуса, слуги принесли мне охапку писем. Я разбросал их по столу, перебрал, распечатал толстые конверты всех цветов. И теперь смотрел на все это великолепие, заложив руки за голову.

Теперь это была моя жизнь. И я понял сразу — она мне не нравилась.

Мой взгляд то и дело возвращался к бумагам, некогда скреплённым желтыми каплями воска. Брачный договор я просмотрел вдоль и поперек, а потом отбросил дальше от себя. Его содержимое вызывало у меня нервный смех. Все было бесполезно.

Почти десяток серых листов — это моя копия брачного договора и сопутствующие документы. Я с трудом продрался сквозь кружево слов и длинные выражения. Я не запомнил ни титулов, ни что входило в список приданного. Мне нужно было только имя.