– Ну как? Хорошо спал, дорогой? Приятные видел сны?

И он бросил на него заговорщический взгляд. Он упорно отказывался верить в болезнь своего шурина и объяснял его состояние каким-то неудачным романом. Отпирательства Жиля нисколько не помогали. В глазах кроткого нотариуса Жиль был и оставался соблазнителем, которого на сей раз заарканила какая-то дрянь. И, видя Жиля простертым в шезлонге, он бросал ему в утешение какую-нибудь игривую фразу: «Одну потерял, десять новых найдешь» – и при этом судорожно растопыривал пальцы обеих рук. Такие шутки вызывали у Жиля безумное желание расхохотаться и одновременно злость, и он не отвечал. Но, поразмыслив, он испытывал некоторое удовольствие и даже радовался, что Флоран так плохо понимает его состояние. В конце концов, это могло быть и правдой. Вся эта путаница как-то смягчала дело. Так к человеку, заболевшему инфекционной желтухой, приходит приятель и, видя на подушке желтое как лимон лицо, выражает беспокойство по поводу того, что больной начинает лысеть.

– Который час? – весело осведомился Флоран. – Восемь часов? День-то, день-то какой прекрасный!..

Жиль, вздрогнув, повернулся к окну. В самом деле, какой прекрасный день его ждет! Надо будет свозить сестру в соседнюю деревню за покупками, а себе купить газеты, журналы, сигареты; вернувшись, он устроится на террасе и будет читать до обеда, а потом пойдет прогуляться по лесу, возвратившись, выпьет перед ужином с Флораном виски и рано, очень рано отправится спать, чтобы сестра, которая уже с восьми часов вечера не находит себе места, могла наконец включить телевизор. Сам не зная почему, Жиль проявлял к телевизору слишком подчеркнутое отвращение. На минуту ему стало совестно: по какому праву он лишает сестру удовольствия? Неужели посидеть у телевизора такой уж смертный грех? Ей ведь не очень-то весело живется. Он наклонился к Одилии.

– Сегодня вечером я буду вместе с вами смотреть телевизор.

– Ой нет! – возразила она. – Только не сегодня. Мы все вместе едем к Руаргам. Я же говорила тебе на днях.

– Ну, значит, я в одиночестве буду наслаждаться телевизором, – шутливо сказал он.

– Да ты с ума сошел! – воскликнула Одилия. – Ты тоже поедешь! Мадам Руарг очень просила. Она тебя знает с пяти лет…

– Я к тебе приехал не для того, чтобы ходить по гостям! – в ужасе закричал Жиль. – Я приехал сюда отдыхать. Не поеду к Руаргам – и все.

– Нет, поедешь, невежа! Сердца у тебя нет, хулиган!..

Оба орали во весь голос, словно вдруг ожили неистовые ссоры их юных дней, а перепуганный Флоран, забавно жестикулируя, тщетно пытался их успокоить, то отчаянно размахивая обеими руками, словно сбившийся с такта дирижер, то назидательно поднимая палец, как проповедник в экстазе. Все было напрасно. Буря гремела целых пять минут, и чего при этом только не было помянуто: и покойная мать, и распутная жизнь Жиля, и обязанность соблюдать приличия, и непроходимая глупость Одилии – последнее замечание исходило от Жиля. Тут Одилия разразилась рыданиями. Флоран заключил ее в объятия, погрозив Жилю кулаком и сделав в его сторону смешной боксерский выпад, и тогда Жиль, ошеломленный, побежденный, тоже обнял Одилию и поклялся, что поедет с ней куда угодно. За это его наградили признанием, что он «все-таки славный мальчик». И в восемь часов вечера все трое сели в старенький «Ситроен» Флорана, который он вел так своеобразно, что все тридцать километров, отделявших дом супругов от Лиможа, Жилю было уже не до душевных тревог – он всерьез опасался за свою жизнь.