Она молча смотрит на меня. Глаза красные, заплаканные. Я не лезу ей в душу, хотя и так видно, что над ней здорово поиздевались. Крутой, сучара, постарался на славу.

Я знал, что он без тормозов. И Фари такой же был жестокий, Брандо и Соловей, но они своих никогда не трогают. “Своих” тут ключевое. Даша больше не входит в Прайд, а предателей они не прощают.

Вижу, как осторожно поворачивается, тянет руку к трубке в носу.

– Нет, не вытаскивай! Это воздух. Тебе так легче будет дышать. Ладно, отдыхай. Зайду позже.

Не реагирует – так бывает у пациентов, перенесших насилие. Они либо не могут успокоиться, либо, наоборот, впадают в оцепенение, не могут спать.

У Даши были истерики в первые несколько дней, которые мы глушили успокоительным, так что теперь она либо ревет, либо спит. И еще она не говорит и не ест ни хрена. Это беспокоит меня даже больше, чем ее выбитое к чертям плечо.

Удивлен ли я? Нет, с такой силой, как у Крутого, это скорее закономерность. Странно, как он ее реально не задушил. Синяки на шее от пальцев очень даже заметные.

Я не знаю, что с ней будет теперь, но очень надеюсь на то, что Даша быстро отойдет от этого состояния, начнет говорить и есть, потому что вызывать еще и психиатра мне точно не хочется.

Прихожу в себя в большом зале. Вокруг бильярдные столы, я лежу на диване, и никого нет рядом. Прошел час? Нет, больше, смена даже другая.

Вообще не помню, как пришел сюда, пацаны, наверное, перетащили.

Голова гудит, перед глазами все двоится. Я не знаю, сколько выжрал, вообще ни хера не понимаю.

Жека, бармен, говорит, что я был в отключке почти сутки. Сутки, блядь, как Фари мертв. Нет его. Нет, блядь, больше с нами.

Сорок три пропущенных в телефоне. Брандо, Ганс, Соловей, Гафар даже проснулся, а я все еще с трудом верю, что жизнь поломалась на “до” и “после”. Из-за нее.

Предала, сука, предала, тварь!

Боже, как же я ненавижу ее. Даша. Моя девочка с голубыми глазами. Я ей сердце открыл, а она мне в душу наплевала. Я ее в свою семью принял, а она нас погубила.

Гребаная засланная крыса с внешностью ангела, а ведь Фари был прав. Он с первого дня ее подозревал, тогда как я был настолько очарован этой ведьмой, что не слышал, тупо не воспринимал его предупреждений.

Фари, прости. Если бы я не поплыл от нее, ты был бы жив. Твой сын не остался бы без отца, а жена без мужа. Брандо не лишился бы брата, и я тоже.

– Где она? ГДЕ?!

Встаю с дивана, осматриваюсь по сторонам. Я помню, как прямо на этом столе бильярдном эту змею душил, как она извивалась, пыталась царапаться, отбиваться.

Я трахал эту ведьму и клянусь, я хотел ее удавить и удавиться сам следом.

Сначала она сопротивлялась, а после просто стонала, пищала, рыдала. Я не знаю, что это было. Какой-то ад, безумие. Я просто драл ее и ненавидел себя за то, что не смог эту тварь убить сразу.

Нет, я выстрелил в нее, но в последний момент слегка отвел руку в сторону, и пуля пролетела рядом с ее ухом. Нет. Это было бы слишком просто, девочка, а легко я не хотел.

Я хотел ее боли и страданий, я хотел, чтобы Воробей хоть на секунду поняла, каково теперь мне. Каково всем нам потерять Фари.

– Савелий Романович, все в порядке?

– Где девка? Даша. Где она, Жека?

– Когда я на смену утром пришел, никакой девушки тут не было. Охрана и вы. Все. Пацаны сказали клуб пока закрыть. Никого не пускать, пока вы тут.

Перевожу дыхание, хотя в груди все просто разрывается от боли. Мне орать хочется и биться об стену головой. Сестру потерял еще мелкой, мать вышла в окно, а теперь и Фари. Кто угодно, но только не он.