Как все-таки важно изредка напоминать себе о такого рода вещах и не уподобляться Ахунду из Свата. Полезно было также поддеть иной раз и этих кумушек, особенно когда они заявлялись домой в три часа ночи с пустыми руками.

– Пусть это вас не беспокоит, – говорил я в таких случаях, – пойду сам куплю себе бутерброд.

Спору нет, иногда мне приходилось довольствоваться лишь воображаемым бутербродом. И все же приятно было дать им понять, что я еще не вконец обнищал. Пару раз мне даже удалось их убедить, что я съел бифштекс. Надо же было как-то им досадить. (Что за дела, Генри: лакомиться бифштексами, когда мы часами просиживаем в кафе в надежде, что кто-нибудь предложит нам перекусить!)

Иногда я встречал их словами:

– Ну как, удалось раздобыть чего-нибудь съестного?

Этот вопрос почему-то всегда их обескураживал.

– Я просто подумал, может, вы голодаете?

В ответ мне с неизменным постоянством докладывали, что голодание не входит в сферу их интересов. Не забывая, однако, присовокупить, что у меня тоже нет причин голодать. Просто мне нравится их мучить.

Если они пребывали в благодушном настроении, разговор этим не исчерпывался. Вопросы сыпались один за другим. Какое злодейство замышляю я на этот раз? Давно ли я не видел Кронски? Затем – дымовая завеса: новые знакомства, новые шалманчики, поездка всей компанией в Гарлем, Стасино намерение снять мастерскую, и так до бесконечности – лишь бы напустить побольше туману. Ах да! как же они могли забыть о Барли! Барли – знакомый Стаси, которого они случайно встретили позапрошлой ночью. Он поэт. Собирается заскочить к нам как-нибудь вечерком. Очень хочет со мной познакомиться.

Однажды Стася вдруг ударилась в воспоминания. Правдивые, насколько я могу судить. О ее любимых деревьях – как она терлась о них лунными ночами, об извращенце-миллионере, который влюбился в нее из-за ее волосатых ног, об одной русской девице, которая пыталась ее совратить, но оказалась такой грубой, что Стася ее отшила. Потом у нее был роман с замужней дамой, и она для отвода глаз отдалась ее супругу… не ради удовольствия – просто жена решила, что так надо.

– Не знаю, почему я вам все это рассказываю, – сказала вдруг Стася. – Разве что…

И тут она вспомнила почему. Это все из-за Барли. Какой-то он странный. Она никак не может понять, что у них за отношения. Барли всегда так себя вел, будто хотел уложить ее в койку, но до дела так и не дошло. Хотя поэт он, конечно, хороший. С ним она якобы и сама начала писать стихи. Свое признание Стася снабдила любопытным примечанием:

– Я не переставала сочинять, даже когда он меня мастурбировал.

Хохоток.

– Прямо страница из Краффт-Эбинга! – вступил я.

Моя реплика спровоцировала долгую дискуссию о сравнительных достоинствах Краффт-Эбинга, Фрейда, Фореля, Штекеля, Вейнингера et alia[11], последнее слово в которой осталось за Стасей:

– Старые шляпы! Всем им пора на свалку, – подытожила она и тут же воскликнула: – А знаете, что я придумала? Я собираюсь показаться вашему другу Кронски.

– Показаться – это как?

– Обследовать мои анатомические особенности.

– А я подумал – голову.

– Это как он скажет, – отрезала Стася.

– И если не обнаружится никаких отклонений, значит у тебя просто полиморфная перверсия – так, что ли?

Это позаимствованное у Фрейда выражение привело моих собеседниц в неописуемый восторг. Особенно Стасю: она даже поклялась написать поэму с таким названием.

Верная своему слову, Стася пригласила Кронски для проведения означенного осмотра. Наш друг явился в прекрасном расположении духа, потирая руки и щелкая костяшками пальцев.