Поколебавшись, юноша отступил; в глазах его полыхала приглушённая ярость. На периферии зрения Ева заметила в тёмной глуби коридора две тени. Те самые типы из Охраны?..

Заклятие, просыпавшееся на неё снопом фиолетовых искр секундой спустя, рапира разбила одним лёгким круговым движением. Впитав искры в лезвие, на миг полыхнувшее ярче, тут же вернулась обратно, к горлу потенциальной жертвы – Ева и глазом моргнуть не успела. Надо же, оружие гномов и такое умеет… Хотя если у Миракла есть заговорённый и отражающий магию плащ…

– Значит, вот каков твой обещанный Лоурэн клинок. – Кейлус Тибель знаком остановил своих людей, готовых устранить угрозу. – Спокойно. Она не опасна.

– Ошибаетесь, – процедила Ева, глядя на него глаза в глаза.

– Ты не убила Тима. Дважды. И только что не убила меня, хотя тебе представилась возможность. Значит, не сможешь убить вовсе.

– Да ну?

Мимолётная мысль, передавшаяся рапире, потянула руку за подавшимся вперёд лезвием.

По шее Кейлуса алой нитью скатилась кровавая капля – но тот даже улыбаться не перестал.

– Буффонада, кошечка. Я знаю, как работают волшебные мечи, и знаю, как работает твой браслет. Если б ты правда хотела меня убить, то либо я уже был бы мёртв, либо – что скорее – ты бы уже застыла статуей.

На вытянутой руке устремив рапиру туда, где под тонкой белой кожей бился пульс, Ева до неощущаемой боли стиснула зубы.

Кейлус Тибель заслуживает смерти. Заслуживает. Он пытался убить Герберта. Он убил мальчишку из книжной лавки. Он похитил её. А всё, что она видела и слышала, наверняка было подстроено. Срежиссировано. Сыграно, как пьеса в театре.

И музыку, вывернувшую её душу наизнанку, написал вовсе не он.

– Браслет зачаровывали не вы. Значит, с вашей смертью чары не разрушатся. Просто убив вас, я не слишком много выиграю.

…но даже если тот романс написал не он, он сыграл его так, что Еве хотелось плакать; так, что она снова ощутила себя той семилетней девочкой, которая слушала Рахманинова в Большом Зале Консерватории, влюбляясь в музыку впервые и на всю жизнь. И спел, как, должно быть, пел Призрак Оперы.

Как выяснилось, в конечном счёте, все представители королевской семьи были гениями. Каждый – в своём.

– Отпустите меня, – сказала Ева, уперев рапиру ему в кадык, едва заметный на гладкой шее. – Немедленно.

– Не то что?

– Не то я убью вас. А потом, если смогу, всех присутствующих. Ваша смерть мне, может, не слишком много даст, зато вы с ней очень много потеряете.

– Не сможешь, – повторил Кейлус.

– Хотите проверить?

– Изволь.

Пару бесконечно долгих секунд Ева смотрела, как плещется насмешка в его глазах.

Вот сейчас. Пожелать убить его – и Люче исполнит желаемое. Наверняка исполнит. Обезглавит врагов. Обезопасит Герберта. Сделает всё гораздо проще. Даже если в конце концов Ева проиграет типам из Охраны, второй раз ей всё равно не умереть.

…и убьёт не только врага, но и всю красоту, что рождалась под его пальцами и на его губах. Изрежет неизвестное полотно Да Винчи. Сожжёт непридуманную пьесу Шекспира. Изорвёт в клочки ненаписанную сонату Бетховена. Сделает то же, что сделала Айрес, уничтожив музыку в сердце Гертруды – если не хуже.

Не может тот, кто заслуживает смерти, нести в себе столько света и огня, сколько звучало в его голосе и в его игре.

…один короткий укол…

В миг, когда Евины пальцы окутала зеленоватая дымка, рапира скользнула вперёд коротким косым движением. Вперёд и вниз.

Куда ниже, чем было нужно. Или выше. Как посмотреть.

Девичью руку обвил невидимый хлыст, рывком оттягивая ладонь в сторону, выдёргивая лезвие из раны. Когда Ева без сил повисла на незримой петле, магией захлестнувшей кисть, Кейлус Тибель недоумённо дотронулся до своего плеча, пронзённого зачарованной сталью – так, словно его коснулся нежданный поцелуй. Отняв руку от рубашки, на которой по бордовому шёлку расползалось тёмное пятно, взглянул на пальцы, окрасившиеся алым.