Тийе вдруг почувствовала, что с души свалился огромный камень, она еле сдержалась, чтобы не расхохотаться истерически. Но постепенно веселье мужа заразило и ее, царица принялась смеяться тоже.

Потом они долго перечисляли, как губит себя неумеренной жизнью Аменхотеп. Выходило, что более злостного вредителя пер-аа, чем он сам, на свете не существовало! Впрочем, так и было.

Тийе совсем расслабилась, поэтому вопрос, внезапно заданный мужем, оказался для нее не просто неожиданным, а громовым. Продолжая смеяться, Аменхотеп вдруг поинтересовался:

– А скажи-ка мне, куда ты девала ту девочку, что родила, когда подсунула мне чужого мальчишку, который быстро умер?

Царица даже не сразу смогла не то что проглотить ком, вставший в горле, но и вообще вдохнуть. Ее глаза остановились, губы дергались, не в силах выдавить малейший звук.

– Ну, ладно, ладно, Тийе, – снова похлопал ее по руке Аменхотеп, – одной дочерью больше, одной меньше… Она жива?

Царица смогла только чуть кивнуть.

– Хорошо, иди к себе, мы еще поговорим о ее судьбе, а то ты слишком перепугалась и не способна соображать. Иди! – Голос пер-аа уже не был ни веселым, ни хриплым, в нем появились очень опасные нотки злости.

Глядя вслед уходившей на деревянных ногах жене, фараон усмехнулся: как она испугалась! Неужели Тийе думала, что он настолько глуп, чтобы ничего не понять? И о судьбе своей девочки он знал и без объяснений царицы, а временами даже очень жалел, что теперь не может открыто объявить ее своей дочерью и сделать наследницей, как когда-то Тутмос сделал Хатшепсут.

Но Аменхотеп прекрасно понимал, что объявлять надо было раньше, пока был в силе, теперь уже поздно. Если трон оставить девушке, это будет означать ее смерть сразу за его смертью. А заставить Кемет свыкнуться с такой мыслью времени у него уже не осталось. Надо придумать что-то другое…

На следующий день Аменхотеп сам явился в зал приемов и распорядился позвать царицу, чади и Эйе. У Тийе похолодело внутри, но она старалась не подавать вида, до какой степени ужас сковал все ее тело. Только голова почему-то оставалась ясной и пустой, внутри даже что-то звенело.

Фараон заглянул ей в лицо:

– Ты плохо спала? Это из-за жары.

Он распорядился, чтобы никого больше не допускали, но позвали писца, хорошо владеющего скорописью:

– Я не буду дважды повторять того, что скажу.

Царице вдруг стало все равно, если он сейчас прикажет бросить ее крокодилам, значит, так тому и быть! Жаль только Аменхотепа-младшего, который живет себе вдали и ни о чем не ведает. Он-то не виноват в прегрешениях своей матери…

– Через месяц праздник хеб-сед. Мой наследник царевич Аменхотеп, сын Тийе, возвращается в Фивы. Я назначаю его соправителем. Кроме того, он женится на дочери царя Митанни. Царь решил прислать свою дочь мне в гарем, но мне не нужна еще одна жена, хватит тех, что есть. – Аменхотеп насмешливо скосил глаза на обмершую Тийе. – Поэтому царевна выйдет замуж за моего сына.

Хеб-сед – один из важнейших праздников, он проводился в честь тридцатилетия правления фараона, знаменуя как бы начало нового срока его правления. Обычно в этот день правящий фараон провозглашал имя своего соправителя, если такового не было раньше.

Царица ломала голову над тем, зачем фараон позвал ее брата Эйе. Аменхотеп ничего не делал просто так, значит, приберегает самое страшное на потом? Она плохо слышала, что еще говорил супруг, в голове вертелся один-единственный вопрос: что будет с ней, братом и дочкой?

Знаком отпустив чади и писца, Аменхотеп вдруг понизил голос: