— А если ограничить? — неуверенно предложила Тео.

— Что ограничить?

— Корни.

— Да как же их ограничишь-то? — вскинул светлые брови Том. — Корни ведь в земле — их не обрежешь, как ветки.

— Вкопать что-нибудь. Как бордюр, — Тео изобразила правой рукой ползучее проникновение корней и тут же пресекла его решительным взмахом левой. — Вроде такого.

— Ну… — поскреб в лохматом затылке Том. — Не знаю. Может быть. Никогда так не делал, но попробовать можно.

— И розу вон там посадить, — ткнула пальцем в дальний угол клумбы Тео. Мысль была неожиданная, но вроде бы удачная. — Такую высокую, длинную. Как перед трактиром красильщиков.

— Плетучку? — задумавшись, Том склонила голову на бок. — Ну… Можно. Вроде ничего так получится, особенно если я вон те кусты боярышника выкорчую.

— Тогда там пусто будет, — с сожалением вздохнула Тео. Боярышник расплескался над клумбой белым морем колышущихся цветов, над которыми с деловитым гудением сновали пчелы.

— Кусты розу уже к осени задавят. Если садить, то боярышник точно придется убрать. Можно вместо него что-нибудь нормальное воткнуть, чтобы не расползалось в стороны. Самшит, например, — он прирастает по дюйму в год.

— Ты в этом разбираешься? — удивилась Тео.

— Ну да. Я же за городом вырос, в предместье. У нас и сад был, и огородик. Мама планы составляла, рассадой занималась, а я лопатой махал.

— А отец? — словно бы невзначай закинула удочку Тео.

— Нет, отцу не до ерунды было. Он из кабинета только к обеду выходил, а потом уже вечером — для прогулки. Сестры иногда помогали. Правда, толку с них — как с воробья молока. Пока ведро с водой до грядки дотащат — половину расплещут. Да что с них взять, с малявок, — нежно улыбнулся Том. — Проще самому все сделать. А девчонки пусть ерундой своей занимаются: куклы там, чаепития, пирожки из грязи. Я им под старой грушей комнату игрушечную сделал из старого короба. Стулья, столы, кровати — все такое. Малявки там часами возились, пока я огород поливал… — забытая улыбка все еще озаряла лицо Тома бледным лунным светом. — Теперь уже, наверное, и не вспоминают про эту дребедень. Взрослые уже. Невесты.

— Скучаешь по сестрам?

Ссутулившись, Том медленно покачивал чашкой, омывая белые стенки потеками бурой жижи. Густая вязкая масса осадка медленно стекала вниз, расползаясь на извилистые ручьи, разделенные тонкими полосами проступающего фарфора. Том наблюдал за ними так внимательно, словно искал в рождающихся и тут же исчезающих нелепых фигурах ответ на самый большой вопрос своей жизни. И не находил.

Сжав губы, он медленно вдохнул, тряхнул лохматой башкой — и широко улыбнулся.

— Да когда мне скучать? Работы навалом, тут не до скуки. Вон, розы плетущиеся сажать будем. Значит, лесенку под них сделать надо. Пойду погляжу, что в сарае серьезного осталось. Не из штакетника же опоры ставить — кусты его через пару лет переломят как спичку.

Поставив чашку на стол, он сбежал по лестнице и направился за дом, громко и жизнерадостно насвистывая.

Тео осталась сидеть в кресле-качалке, сжимая в руках безнадежно остывший кофе.

— Госпожа! — рокочущий бас выбил ее из задумчивости. — Госпожа Дюваль!

У калитки стоял огромного роста — и огромного же объема мужчина. Он возвышался над хрупкой белой калиткой, как Годзилла — над беззащитным Токио, и жизнерадостно размахивал рукой.

— Можно войти?

— Да. Конечно. Проходите, — отмерла наконец-то ошеломленная габаритами гостя Теодора. — Что вы хотели?

— Я это. Того, — тяжело вбивая огромные ноги в землю, гигант пересек двор и поднялся по ступеням. Доски под его весом тоскливо заскрипели. — Беда у меня, госпожа Дюваль.