— Мне очень жаль, — сокрушенно потупила очи в пол Теа. — Патент передавала моя бабушка, а пожилые люди так доверчивы…

— Да. Конечно. Я все понимаю. Моя бабушка тоже совершала странные вещи. Взяла и отдала свою сумочку соседке. Я спрашиваю у нее: бабушка, где сумочка? А она: Эмилия, дорогая, Роза так просила, так просила — и вернуть обещала через пару дней. И что потом? Как вы думаете, что потом! Да я неделю к этой старой мошеннице ходила, чтобы сумочку вернуть! А когда все-таки вернула — смотрю, а на ней все бусины срезаны. Совершенно нельзя людям доверять. Обманывают всех — женщин, сирот, стариков.

Смятая и сокрушенная лавиной слов, Теодора беспомощно посмотрела на контрактного. Тот стоял у стены с травоядно-бессмысленным выражением лица и, кажется, совершенно выключился из реальности. На мгновение Тео почувствовала зависть. Если бы она тоже могла выключаться, как робот, пропуская мимо ушей всю бесконечную человеческую глупость…

Поймав ее взгляд, Том на мгновение закатил глаза — так быстро, что Тео даже не поняла, померещилось это или действительно было.

— Я так вас понимаю, госпожа Натта, — отрабатывая привычный сценарий, Теодора мягко дотронулась до ее руки. Клиент должен видеть в сотруднике банка союзника, а не врага. — Может, вы расскажете мне, что же у вас произошло? Я приложу все усилия, чтобы помочь.

— Что произошло? О, вы еще спрашиваете! Об этом знает весь город! Соседи надо мной смеются, на рынке шушукаются, а в храм огня мне и зайти-то неловко. На омовение пламенем я самой последней прихожу, чтобы перед людьми не краснеть. А все из-за него! Из-за мужа! Является ко мне каждую ночь, подлец!

Теодора ошарашенно заморгала. Конечно, пыл господина Натта поражал воображение. Являться каждую ночь к этому громогласному чудовищу — да у мужика, должно быть, стальные яйца. Но в чем тут, собственно, проблема?

— Госпожа Натта, я понимаю, это очень деликатный вопрос… Иногда мужчины непозволительно навязчивы…

— Вот! Именно, дорогая моя! — схватив Теороду за руку, розовая дама так сжала ее, что кости затрещали. — Вы меня понимаете! Мужчины действительно непозволительно навязчивы. Ну умер ты — так иди же к предвечному огню! Воспари в горнюю высь, слейся душой с солнцем — все, как написано во Всеблагой книге. А кухню-то мне зачем громить?

— Простите, что? — Говорить было физически трудно: челюсть отваливалась, и это сильно влияло на дикцию.

— Кухню, говорю, не нужно громить, — любезно повторила розово-бисквитная дама. — Каждое утро прихожу — а там все вверх дном. Вещи разбросаны, продукты попорчены. Посуду почти всю перебил, подлец. Как начал с фарфорового сервиза, который нам мама на свадьбу подарила, так и не останавливается! Это все потому, что он матушку мою не любил, — склонившись к Теодоре, доверительно прошептала гостья.

— Вы думаете, что ваш супруг восстал из могилы, потому что не любит вашу матушку? Он что, преследует ее? — попыталась собрать разбегающиеся мысли Тео.

— Что? Нет! Конечно, нет! Паршивец этот мою почтенную матушку на дух не переносил, это вы верно поняли. Мать моя была женщина достойная и разумная, она сразу поняла, что это за человек. И всегда мне говорила: не за того ты, Милли замуж вышла. Испортит он тебе жизнь и все денежки профукает. Вот так говорила, говорила, а потом и умерла. Потому что этот паршивец ей все нервы истрепал — а без нервов какое же здоровье? Но дело, дорогая моя, не в этом. Дело в том, что мой Франко… этот бесчувственный, жестокий человек… О, моя дорогая, вы так молоды, вы не знаете, что такое мужчины! — трагически взвыв, гостья наклонилась и с размаху врезалась лбом в плечо Теодоре. Та рефлекторно обняла мягкие, как свежевыпеченная булочка, плечи.