Но он был живым человеком из плоти и крови, и Лейла прекрасно видела, что скрывает за собой его внешность. Красота прикрывала слабость, и принцессе, мечтавшей о сильных руках, которые унесут её далеко-далеко, защитят от всех бед, было неприятно думать, что вскоре её коснутся холёные и слабые пальцы багрийского царя.

По утрам она украдкой следила, как тренируется в одном из укромных двориков Амиран. Вот у него были такие руки, которым Лейла легко бы доверилась. Она стояла по утрам на террасе, скрытая плетистой вьющейся розой, и смотрела, как тренируется цесаревич. Он упражнялся то с мечом, то с копьем, иногда один, чаще с друзьями. Порой на тренировку он выходил без рубашки, и Лейла заметила небольшой шрам у него на предплечье левой руки, запомнила его, мечтала к нему прикоснуться.

Рядом с Амираном сегодня упражнялся ещё один юноша – невысокий, угловатый, взъерошенный, как воробей. Если цесаревич управлялся со своим оружием с такой лёгкостью, будто оно было не тяжелее пёрышка, то незнакомец подобной силой и ловкостью похвастаться не мог. Впрочем, Лейла на него и не смотрела.

Должно быть, она слишком увлеклась наблюдением и не заметила, что розы больше не скрывают её. Юноши тут же прекратили тренировку, соперник цесаревича низко поклонился. Амиран тоже склонил голову.

– Принцесса, – произнес он со своим смешным акцентом.

– Цесаревич, – ответила Лейла на багрийском, знание которого начала понемногу демонстрировать, раз уж по воле отца и визирей ей придется остаться здесь…

Амиран оглянулся на своего спутника, всё так же стоявшего с опущенной головой, улыбнулся:

– Это Аче, ученик придворного художника. Рисует он гораздо лучше, чем управляется с копьём.

Лейла улыбнулась юноше, склонила голову набок.

– Я помню, ваше высочество, вы обещали мне мой портрет…

Юный художник ещё ниже опустил голову, пробормотал:

– Я не достоин… мой учитель, он… Ваша красота… я не достоин, я, … – юноша мучительно покраснел.

– Я мало знаю о багрийском искусстве… – сказала Лейла.

– Если госпожа желает, я покажу вам несколько чудесных фресок во дворце… – продолжил юноша.

– А потом наш милый Аче вас нарисует, ваше высочество, – приобнимая подмастерье художника за плечи, сказал Амиран. – А я отлучусь, с вашего позволения. Нужно отнести копья в оружейную, проследить, чтоб их обиходили…

Он еще раз поклонился и стремительно зашагал в сторону фамильной оружейной – просторного охраняемого флигеля, настоящего музея, полного редкостей.

Аче смотрел на камайнскую принцессу с испугом и благоговением. Увидев спешащих к ней охранников и служанок, он чуть успокоился и повёл её на импровизированную экскурсию.

С портретов смотрели на Лейлу суровые и красивые лица давно умерших багрийских властителей, полководцев и царедворцев. Юный художник говорил резко, быстро, проглатывая некоторые буквы и даже слова, так что Лейле временами трудно было его понять.

– Фресковая живопись, ваше высочество, это уникальное явление.

Он остановился и взмахнул рукой, указывая на картину. Синие горы, а на самой вершине не то храм, не то замок. И застывшая фигурка женщины – тонкая, немного нелепая, с раскинутыми руками и с крыльями, лежащими у её ног. Слишком большая по сравнению с храмом и горами.

– Несмотря на то, что три сотни лет назад у багрийских художников не было ещё ни современных материалов, ни мастерства, ни умения строить более или менее правдоподобную композицию, картина всё же привлекает внимание.

Лейла кивнула, обвела взглядом другие фрески. Везде она видела любимое лицо. У одного багрийского царя был разрез глаз, как у Амирана, другой был так же широкоплеч, у третьего были такие же смешные, торчащие над ушами волосы. Ей не было дела до женщины с отрубленными крыльями.