– Он хороший человек, Кольм. Добрый, умный и любящий.

– И как теперь ты это делаешь? – спросил Кольм, но его тон был не так язвителен, как слова. – Снова играешь в «музыкальные имена»? И что там на этот раз, «Мэри Боддет»? Вы будете жить здесь или собираетесь поселиться в его мире, и…

Внезапно Кольм замолк и вскинул брови.

– Нет-нет, так не получится. В газетах писали. Мужчины и женщины в их мире не живут вместе. Господи, Мэри, ну и странный же у тебя кризис среднего возраста.

Ответы роились у Мэри в голове. Ей было всего тридцать девять, чёрт побери, – возможно, математическая «середина жизни», но совершенно точно не психологическая. И это не она, а Кольм обзавёлся новой парой сразу, как только они перестали жить вместе, хотя их отношениям с Линдой уже больше года как пришёл конец. В конце концов Мэри остановилась на ответе, к которому так часто прибегала за годы замужества:

– Ты не понимаешь.

– Вот уж что есть, то есть – не понимаю, – сказал Кольм, явно сдерживая голос, чтобы его не услышали за соседними столиками. – Это… это извращение. Он ведь даже не человек.

– Понтер – человек, – твёрдо ответила Мэри.

– Я видел, как на «Си-ти-ви» рассказывали о твоём открытии, – сказал Кольм. – У неандертальцев даже число хромосом другое.

– Это не имеет значения, – сказала Мэри.

– Чёрта с два! Пускай я всего лишь профессор английского, но я знаю, что это означает принадлежность к другому биологическому виду. И я знаю, что это означает, что у вас с ним не может быть детей.

Детей, мысленно повторила Мэри, ощутив, как зачастило сердце. Конечно, когда она была моложе, то хотела стать матерью. Но ко времени окончания аспирантуры, когда у них с Кольмом наконец-то появились какие-то деньги, их брак уже дал трещину. Мэри наделала в своей жизни немало глупостей, но ей, по крайней мере, достало ума не заводить ребёнка лишь для того, чтобы попытаться укрепить слабеющие узы.

А сейчас перед ней маячила большая жирная цифра 40; боже, да менопауза придёт, не успеешь оглянуться! И кроме того, у Понтера уже двое своих детей.

И всё же…

И всё же до этого момента, пока Кольм не сказал, Мэри ни разу даже мысль не пришла об их с Понтером совместных детях. Но Кольм был прав. Ромео и Джульетта были просто Монтекки и Капулетти; разделяющий их барьер был попросту ничем по сравнению с барьером, разделившим Боддета и Воган, неандертальца и глексенку. «Под звездой злосчастной»[11], куда там! В злосчастной вселенной, на злосчастной исторической линии.

– Мы с ним не говорили о детях, – сказала Мэри. – У Понтера уже есть две дочери – собственно, через полтора года он станет дедушкой.

Мэри заметила, как сощурились серые глаза Кольма, – должно быть, задумался о том, как можно настолько уверенно прогнозировать такие вещи.

– Цель брака – рождение детей, – сказал он.

Мэри прикрыла глаза. Это она настояла на том, чтобы подождать, пока не будет закончена аспирантура, – именно ради этого она села на таблетки, послав к чертям Папу с его предписаниями. Кольм никогда по-настоящему не понимал, что это было необходимо, что её учёба пострадала бы, если бы ей пришлось быть аспиранткой и матерью одновременно. И она знала его достаточно хорошо на том раннем этапе их брака и понимала, что бо́льшая часть бремени по уходу за ребёнком свалится на неё.

– У неандертальцев нет брака в нашем понимании, – сказала она.

Кольма это не убедило.

– Разумеется, ты хочешь выйти за него замуж. Тебе не понадобился бы развод, будь это не так. – Но потом его тон смягчился, и на какое-то мгновение Мэри вспомнила, что привлекло её в Кольме тогда, в самом начале. – Ты, должно быть, очень сильно его любишь, – сказал он, – если готова на отлучение ради него.