Стягиваю латексные перчатки. Они по очереди с резким хлюпом отпускают мою руку, и Хан вздрагивает, выходя из задумчивости.

— Когда он очнется?

— Не могу сказать, часов пять точно не сможет открыть глаза и сказать хоть что-то.

— Это слишком много. Целых пять часов!

Он резко встает и проходит в кухонную зону. Достает из шкафа небольшое ведро, наливает воду. Быстро несет его по направлению ко мне, к пациенту, и вода по пути его следования выплескивается в стороны, реагируя на интенсивность шагов.

Понимаю: еще секунда, и он выльет содержимое прямо на него...

— Ты что хочешь сделать? — не веря до конца в происходящее, спешу наперерез, решив грудью закрыть несчастного, на чью долю выпало и без того немало страданий, к которым не хочется добавлять пробуждение после операции от ледяной воды из-за какого-то безумца.

— Где твое человеколюбие, здравый смысл? — вопрошаю я скорее у неба, скрытого под темным потолком, видевшего всю несправедливость, творившуюся здесь, чем у этого огромного человека с тяжелой аурой. — Мало того, что этого мужчину пришлось оперировать черт знает как, так ты его угробить сейчас хочешь?

Я даже перешла на визг — нервы дали о себе знать: после неожиданной встречи со своим прошлым, после тяжелой операции, после боязни навредить, после сильнейшего умственного прессинга не думаю, что другой на моем месте реагировал бы иначе.

Хан только окинул меня мрачным взглядом, даже чуть брезгливо сжал губы.

— Нам нужно, чтобы он пришел в себя как можно скорее, поняла? — Мрачно цедит этот страшный человек, снова делая шаг вперед. От резкого движения ведро, немного накренившись, пускает тонкую струйку прозрачно-голубой воды на пол. Ежусь от плохого предчувствия и от этой схватки взглядов. Понятно, кто должен выйти победителем: явно не я.

— Ты не сделаешь этого, — неверяще качаю головой. С ума сойти: он только что ассистировал мне, помогая спасти человеку жизнь, и спустя короткое время готов рискнуть, подвергнуть его испытанию, только бы добиться какой-то информации? Да что с ними такое вообще?

Он же в ответ хмыкает: показывает, что его ничуть не беспокоит мой псевдо-воинственный вид, моя подбоченившаяся позу, мой дерзкий взгляд, которым я хочу прожечь дыру в его руке, держащей ведро с водой.

— Посторонись, — хрипло говорит он и берет ведро за дно, поднимая его обеими руками. От ужаса выпучиваю глаза, дергаюсь вперед — прямо наперерез этому мужлану, в отчаянном порыве пытаясь закрыть собой Олега.

И прямо в этот момент он замахивается, сдвигая ведро чуть назад, и тут же резко вышвыривает его содержимое вперед.

От ужаса визжу — ледяная, невозможно холодная вода болезненно толкается в грудь, окатывает тысячами ледяных иголок кожу, пробирается под ткань больничного халата, футболки, брюк, белья. По инерции чуть не лечу назад, упираюсь ногами в пол, чуть сдвинув левую ногу назад, чтобы сдержать равновесие.

— Да ты с ума сошел! — ричу я на него, убирая мокрую прядь, прилипшую к щеке, за ухо. — Ты рехнулся!

Адреналин, вспыхнувший было во всем теле, резко сходит, уступая место страху и болезненному чувству холода. Зубы начинают дрожать, отстукивая дробь.

Хан секунду-другую молча смотрит на меня, оторопело, заторможено, а потом опускает глаза ниже, к груди, и взгляд его загорается чем-то нехорошим, прилипчивым, чужим.

Охватываю себя руками, даже не в жалкой попытке согреться, — больше хочется отстраниться от его внимания, такого проникновенного, такого въедливого, такого неприкрыто-порочного.

Хан облизывает губы и делает тяжелый шаг вперед, ко мне. Отшатываюсь, и меня накрывает паническая волна ужаса: что-то будет?