– Не то, маменька, не то, – остановила ее Катерина Петровна. – Это между прочим, хотя он и дал рубль на расход. Но обращение его со мной… попреки вам… Голубчик, папашенька, не выгоняйте меня вон!.. Оставьте меня у себя… Я вам в ноги поклонюсь.

И она упала перед отцом на колени.

Петр Михайлович отступил еще несколько шагов.

– Нельзя, Катя… Невозможно… Лучше же я с ним переговорю построже и хорошенько… – заговорил он. – Ах, дела, дела! – всплеснул он наконец руками и схватился за голову. – Встань… Поднимись… Не стой на коленях. Это бесполезно. – Он сел. – Ты и представить себе не можешь, сколько тут хлопот нужно, чтобы оставить тебя у себя… – продолжал он уже более спокойным голосом. – Ведь паспорт нужно хлопотать у него для тебя… А он добром не выдаст. Наконец, приданое, деньги… За что же это все дарить ему?

– Дорогие вещи я все перевезла сюда… Белье тоже. Документ на четыре тысячи при мне… Папенька, не губите меня!

Катя опять опустилась на колени, упала у ног отца и плакала.

– Постой, постой… Так нехорошо… Садись.

Отец поднял ее, посадил с собой рядом и уговаривал:

– Ей-ей, эти мысли тебе надо бросить. Ведь вот уж постращала его, уехала домой с вещами, а теперь надо бросить. И поверь, он сократится.

– Не сократится, папенька… Это идол какой-то бесчувственный… Вы знаете, как мы ночь после свадьбы провели? Ах, ежели бы все рассказывать-то!.. Никогда он не сократится.

– Сократится. Документ на четыре тысячи при тебе – ну, и сократится. Помяни мое слово, сократится. Документ, бриллианты, шубы – все это при тебе – ну, и сократится. Его не бей дубьем, а бей рублем, и он шелковый будет. Вот он какой человек.

– Да какая же мне жизнь-то с ним будет, ежели он хоть и сократится на время? – спрашивала Катя, страдальчески смотря на отца.

– Держи документ в руках – вот будет и не на время. А там как-нибудь ладком да потихоньку… А ино место и стерпи. Ну, что ж делать? Такая, видно, уж тебе планида. А убегать от мужа – нет, нет! – Отец замахал руками.

– Да ведь убегают, папенька, – продолжала дочь.

– Только не у купцов, только не купеческие дочки.

– И купеческие дочки убегали. Отчего купеческие должны страдать?

– Стерпится – слюбится, – стоял на своем отец.

Раздался звонок. Катя вздрогнула. Петр Михайлович и Анна Тимофеевна переглянулись.

– Это он… – прошептала Катя, вздрогнув.

Сеня стремглав бросился в прихожую, сейчас же выбежал оттуда обратно и объявил:

– Жених Катин. Вот он тебе, Катя, сейчас задаст! – проговорил он.

Отец сжал зубы и показал сыну кулак.

Вошел Порфирий Васильевич. Он был бледен, губы его дрожали, зрачки вращались. Не здороваясь еще ни с кем, он подошел к жене и, держа руки в карманах брюк, сказал:

– Что же это вы наделали, Катерина Петровна? А? Прихожу со службы, чтобы под своим кровом утолить голод после трудов праведных и расположиться на отдых около молодой супруги, и вдруг узнаю, что обед не стряпан, а молодая супруга сбежала к папеньке с маменькой. Что это значит?

– А то значит, – возвысил голос Петр Михайлович. – То значит, что ты невежа, любезный зятюшка! В какой бы дом кто ни входил, прежде всего здоровается с хозяином и хозяйкой, а ты этого правила не знаешь, так позволь тебя поучить.

Порфирий Васильевич опешил.

– Здравствуйте, Петр Михайлыч, здравствуйте, Анна Тимофеевна… – заговорил он, подавая руку тестю и теще. – Но я, право, так удивлен, так удивлен, что не нашел дома жены, что даже дрожу и в себя прийти не могу. К тому же имею от кухарки известие, что Катя уехала к вам совсем и вещи из дома увезла.