Еда остывала, и я, несмотря на все тяжкие думы поняла, что ужасно проголодалась. Ну верно — из дома выехали не позавтракав, а сейчас уже почти обед. А у меня ни крошки во рту со вчерашнего ужина.

Руки мужа плавно перемещались по моему телу, и я совершенно отчетливо осознала, что так и останусь голодной в ближайшие пару часов. Однако аппетиты его растут все больше и больше и меня это отнюдь не радует. С тех пор, как в моей голове поселился образ Макса и сам он почти поселился в нашем доме, мне совсем не улыбается ублажать мужа. Тем более здесь, когда он все это прекрасно видит.

А может и не в Максе дело вовсе. Может дело в отношении мужа ко мне? Ведь и до Макса мне все это не слишком доставляло удовольствие.

Боги, я запуталась. И запуталась страшно.

Подумала вдруг, что это не они такие плохие, а я. Это со мной что-то происходит, и я делаю раз за разом все эти глупости и совершаю ошибки. Они лишь пользуются тем, что я такая дурочка.

Я вдруг почувствовала такое отвращение к себе, что меня чуть не стошнило прямо на стол. Не могу. Не могу и не хочу. Я не люблю никого из этих мужчин, и они меня не любят! Один клубок лжи и игры голодных волков с тушкой глупого убитого кролика.

Богдан, будто почувствовал произошедшие со мной перемены, довольно грубо спихнул меня с коленей и налил стопку.

— Никакого проку от тебя. Да чего ж ты зловредная, — скривился он.

Я едва заметно выдохнула — пронесло. Хоть ненадолго, но он оставит меня в покое. Все и вся оставят меня в покое.

И правда что ли удавиться?..

Черта с два!

— Хотя... — он как-то зло посмотрел на меня, и я поняла — началось!

— Иди-ка сюда, жёнушка. Сегодня устроим с тобой марафон любви, — он снова разлил по рюмкам, теперь уже на двоих.

— Я не пью крепкое...

— Папочка сказал надо, значит надо. Давай, моя девочка, рюмочку за маму.

Непроизвольно сжала кулаки, еле-еле сдерживаясь, чтобы не огреть его бутылкой по голове.

Взяла рюмку, задумчиво отступила к окну и незаметно выплеснула пойло в цветок. Завянет, как пить дать — завянет.

И черт с ним. Что мне до какого-то цветка, когда я сама вяну с этим мужчиной?!

— Слушай, — Вертелецкий явно уже был навеселе, — а ну-ка станцуй.

Что?! Я непонимающе уставилась на мужа.

— Ну чего смотришь? Танцуй, говорю. Какого черта ты там ходишь, со своим любовником трешься на своих танцах? Давай для меня теперь пляши!

Застыла как изваяние, не в силах пошевелиться. Танцевать для него? Да ни за что!

— Что, впадлу для любимого мужа ногами подрыгать?

Кажется, все его веселье сходило на нет. И только лишь потому, что я не могла, не хотела быть для него цирковой обезьянкой. К черту! Пусть ударит. Пусть только попробует. Никакое обещание, данное дяде, не имеет значения больше. Хватит!

Я зло посмотрела прямо ему в глаза, вновь сжала кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони, и приготовилась защищаться.

— Ну ладно тебе. Не бойся, сладкая, я сегодня добрый, — Богдан, будто почувствовав резкую перемену во мне, неожиданно сменил гнев на милость, я даже дыхание задержала. Неужели готовит какую-то пакость?

Богдан приблизился вплотную и дыхнул алкоголем прямо в лицо. Я невольно зажмурилась, всего на секунду, и вся будто сжалась. Захотелось прикрыться руками, но силой воли сдержала себя. Нельзя показывать свои слабости. Никак нельзя. Обычно по ним и бьют. Досчитала до трех, широко открыла глаза и почувствовала его на шее.

— Вот скажи, скажи мне душа моя... я тебя бил хоть раз?

Я, все еще на понимая, чего ожидать от мужа, неуверенно покачала головой.

— Я тебя обижал?

Снова качнула, хотя считала по-другому.