Я хочу домой, к себе в комнату. Укрыться под одеялом и уснуть. Заболеть хочу, чтобы дедушка сварил свой особенный лечебный компот, после которого недуг вмиг сходил. Хочу открыть альбом с фотографиями и снова и снова рассматривать на них маму с папой.

А сейчас... Я в аду, в который сама и прыгнула, спасаясь.

Ненавижу московских, ненавижу Борзовых, ненавижу себя.

На выходе из туалета меня встречает... Рыжий. Только сейчас замечаю, что его правая рука привязана специальным бинтом к телу.

«Я убью любого, кто к тебе прикоснется»... Не убил, но руку сломал, так выходит?

Хлопаю дверью под глумливый смех московского. И это они охотятся за тем же, что и Борзовы? За мной и документами? Нет, я скорее умру, чем отдам им их.

— Когда он отвернется от тебя, я буду тебя ждать! — кричит вслед.

Тело окатывает холодом от его слов, и я бегу, не оборачиваясь, толкая столики бедром, лишь бы оказаться уже рядом с... Яном.

— Я же просил тебя не оставлять меня одного, — сердито шепчет он, обнимая меня. — Разве я не говорил тебе, чтобы ты не отходила от меня ни на шаг? — обняв, зло шепчет. Его пальцы впиваются в мою кожу через ткань, словно корни дерева, не щадя.

Поднимаю взгляд и врезаюсь в его глаза, полные ярости. В ушах у меня стоит грохот, стоило обратить внимание, как раздуваются крылья его носа и отчетливо бьется венка на шее.

Чувствую, что внутри Яна бушует уйма огромной силы, что может поглотить меня в любую секунду.

— Домой, — коротко говорит и касается своими губами моего лба.

До машины идем семимильными шагами. Мне бы попросить замедлиться, ведь я по-прежнему в туфлях. Но сейчас Борзов меня не услышит.

Камиль заводит машину, Рафаэль без промедления садится вперед, и мы с Яном оказываемся рядом на заднем сиденье. Вновь молчание.

— Жаль, не увидели собачьих боев, — вздыхает Кам. Наши взгляды встречаются в зеркале заднего вида.

Ему смешно...

На подъезде к городу решаюсь задать вопросы, которые давно витали в моих мыслях.

— Почему эти московские так вцепились в завод, который не на их территории? Они же здесь чужие, и ничего не знают. Разве не проще найти что-то другое?

В горле чувствую стеснение. Ответа нет, но есть ленивое покашливание и короткие смешки.

— Этот завод, если его восстановить, очень прибыльное дело. Но чтобы добиться его восстановления, нужно убедить комитет, который и будет давать деньги, что нам есть из-за чего восстанавливать. В нашей стране до сих пор принято все рушить, нежели давать вторую жизнь.

— И что может дать заводу вторую жизнь?

Я затихаю, ухожу в себя и стараюсь не выдать того, о чем думаю. Снова и снова поправляю платье. Зачем только, ведь мы уже свернули в сторону шиномонтажки — моего временного жилища.

— Нужно показать что-то особенное. Революционное.

Сглатываю и ловлю на себе взгляд Борзова.

Он знает о бумагах, знает мою историю. Но... Не заставляет выложить все на стол сию же минуту. Московские бы так и сделали.

Выходя из машины, с неба снова начинают падать крупные капли дождя. Вдали громыхает, и яркая молния рассекает небо с той стороны, откуда мы приехали.

Не говоря больше ни слова, первой поднимаюсь по лестнице, открываю дверь. Она оказывается не заперта.

Снимаю и отталкиваю от себя туфли. Еще не скоро надену такой высокий каблук. Платье... Рука не поднимается разорвать его. На нем кровь, и от одной мысли, что нужно будет отстирать пятна руками, ощущаю удушье.

Запираюсь в ванной с телефоном и набираю дедушку. Время позднее, но сомневаюсь, что дед спит. Правила санатория ему нипочем.

Он отвечает на втором гудке.