Дедушка может не пережить такой удар, что кто-то забрался в квартиру и искал его бумаги.

Остается... Врать?

— Потеряла тебя. Переживаю. Звоню узнать, как ты и где? — смахиваю слезы и стараюсь сделать свой голос не таким встревоженным.

— Степан Васильевич телевизор купил. Настраиваем вот, — дед озабоченный, но довольно радостный. — Ты, Лика, не жди меня. Ложись спать, если хочешь. У меня еще дела.

Если бы мой звонок был вызван любопытством, куда запропастился мой дедушка, я бы последовала его совету. Со Степаном Васильевичем они видятся редко. Но сейчас я лишь расслабленно выдыхаю: у меня есть время убрать тот беспорядок, что натворили взломщики. Нужно замести следы, как преступница.

Включаю свет везде и начинаю собирать разбросанные вещи: сначала одежду, обувь, мои учебники. Потом приступаю к документации. Важно восстановить полный порядок. Неправильно сложенная бумажка вызовет подозрение у деда. Он пусть и пожилой человек, но такие вещи помнит досконально.

Мысли вращаются по поводу замка на входной двери. Менять придется. Лучше еще и с дверью. Поставить бы немецкую, дорогую.

— Тебе была нужна помощь с уборкой? — слышу сзади низкий, хриплый голос.

Не поворачивая головы, по запаху понимаю, что Ян стоит в дверях и наблюдает. Моя поза ужаснее не придумаешь: на четвереньках, попой к выходу.

Закатываю глаза и смыкаю челюсти.

Щелчок зажигалки, треск тонкой сигаретной бумаги. И я слышу, как Борзов выдыхает густое никотиновое облако.

— У нас дома не курят, — несмело говорю.

Даже на своей территории я побаиваюсь возражать бандиту. За его поясницей пистолет.

— Рассказывай.

Несмотря на мои слова, Борзов продолжает курить. Он садится в дедушкино кресло и, вытянув ноги, смотрит так, будто он хозяин этого кабинета и квартиры в целом. Ян здесь чужой, но я опускаю взгляд на свои руки, в которых сжимаю обычные белые листы. Молчу и думаю, что не нужно было подвергаться панике.

Следовало позвонить в полицию, постучаться к соседям... Промолчать. Вдруг это пьяницы искали, чем поживиться?

— Я пришла домой и увидела это, — киваю на документы.

Ян делает затяжку и смотрит на меня с прищуром. По коже от шеи расползается горячее пятно, схожее по ощущениям с ожогом. Разливается жжение и боль, которую не в силах остановить.

— Кто-то забрался и ограбил.

— Что украли? — тут же спрашивает.

Борзов стряхивает пепел на пол и поднимается с кресла. Его шаги по комнате для меня звучат громко, пусть Ян и идет по ковру.

Забрав листы из моих рук, рассматривает, и... Выбрасывает.

— Не знаю. Вроде бы ничего, — увожу в сторону взгляд и сама отступаю.

Ян берет мою ладонь, не давая отойти. Я взглядом останавливаюсь сначала на полностью забитой татуировками руке и веду выше. Глаза Борзова как две льдины, отколотые от айсберга. То ли режут холодом, то ли замораживают и обездвиживают.

— И помощи зачем просила?

Нижняя губа подрагивает.

— ...Мне было очень страшно, — сознаюсь. — Я испугалась.

— Ты знаешь, кто это был? — тянет меня к себе и, сцепив подбородок указательным и большим пальцами, навязчиво просит смотреть на него.

Из-за его хватки пошевелить головой не выходит.

— Нет. Но... Эти московские. Они же зачем-то следили за мной, увозили... Теперь вот это.

Им нужен завод, а здесь документы, которые помогут восстановить его и стать очень и очень богатым. Но я это опускаю. Борзовым же тоже нужен завод.

— И ты предлагаешь?...

Ян наклоняется, говорит в губы. Горечь опускается на тонкую чувствительную кожу, и зачем-то слизываю ее кончиком языка. Внутри разжигается аппетит.