— Эй, семечек хочешь? — толкаю ее в плечо, останавливаясь возле ларьков.

— Нет, — зло говорит она.

Но я все равно подхожу к бабулькам у ларьков, достаю три рубля и прошу отсыпать стакан.

— Тебе в кулек или в карман? — спрашивает улыбчивая бабулька с ярко-рыжими волосами.

— В кулек. И жвачку, — достаю рубль.

— “Турбо”?

— “Барби” — вздыхаю, кидая взгляд на мелкую, которая топчет комок грязи своими красивыми туфельками. Вот дурочка.

Забираю семечки и стягиваю с плеч мелкой рюкзак.

— На, держи, — протягиваю ей жвачку. — Мир?

Она задирает лицо и смотрит на меня своими огромными глазами. Они меня всегда пугали, слишком уж большие. Потом широко улыбается, выдирает у меня из рук жвачку, распаковывает и быстро закидывает в рот, разглаживая фантик пальцами.

— Ни-ваф-то, — говорит, энергично жуя. А на губах все такая же вредная улыбка.

— Ну и дура.

7. Глава 6.

Ангелина. Наши дни

— Волосатый, — торжественно произношу я.

— Чего? — не говорит, шипяще выплевывает "парень из прошлого, и та еще задница".

Тянется за полотенцем на полу, хмуря кустистые брови. Поздняк, конечно, я уже все рассмотрела, мог не суетиться.

— Оброс, говорю, — складываю руки на груди, скользя нарочито-вызывающим взглядом по его торсу.

Красивый, зараза. Красивее, чем я помню. Но ни одна мышца на моем лице не дрогнет, чтобы польстить этому хренову Копперфилду. Трюк с исчезновением стал его короночкой.

— Это все, что ты можешь сказать спустя столько лет? — строит недовольную гримасу. Классический Арсеньев.

— Привет, засранец, — радостно скалюсь. — Понравилось земляничное шампанское?

— Так вот что это была за гадость, — кидает взгляд на тряпку у ног, крепче сжимая рукой полотенце на бедрах.

Мощных таких бедрах, с волосатым прилеском, уходящим вниз. Глаз не отвести. Я, собственно, и не отвожу. Могу себе позволить не мяться краснеющей девственницей у его порога, уже не восемнадцать.

— Пошла по кривой дорожке, алкоголь, нападение, кражи со взломом? — рычит повзрослевший мальчишка.

— Эй! Я пришла покормить кота! — пихаю мыском пакет под ногами.

— У мамы нет кота! — самодовольно скалится.

Словно в ответ из ванны раздается грохот падающей на плитку сумки со стеклом внутри.

— Ага, — строю ехидную рожу. — Зато, кажется, завелся домовой.

Делаю решительные шаги в сторону открытой ванны, но Антон, ожидаемо, не отступает. Развернул тут свои широкие голые плечи на весь коридор! Я подхожу к нему нос к носу и задираю голову, чтобы взглянуть в хмурое лицо. Переглядки — наша любимая детская игра. Он всегда сдавался первым, а я бессменный победитель. Но годы, кажется, прошли не напрасно, он натренировался. Мы оба не сдаёмся. Пялимся глаза в глаза, не смея моргать, пока веки не начинает щипать от подступивший влаги. И хотя я упрямо смотрю в серые зрачки, вспоминая грозовое небо сентября, в котором он меня бросил, общая картинка изменившегося лица отпечатывается в голове: заросшие густой щетиной скулы, собранные возле уголков глаз морщинки, выбеленный шрам на нижней губе. Всего этого раньше не было, и каждая деталь поражает. Почему-то я была уверена, что время над ним не властно, как над чёртовым Дорианом Греем.

Интересно, что видит перед собой Антон?

— О чем думаешь? — наконец, не выдерживаю тишины. Это ещё одна излюбленная игра: он ненавидел, когда я пыталась залезть к нему в голову.

— Что гребаная планета слишком тесна.

— Ты поэтому уехал на другой конец страны, проверить эту теорию?

— И стоило лишь ступить на родную землю — ты приперлась ее топтать.

— Я могу свалить, кота будешь кормить сам, — цежу сквозь зубы.