Мы с ней позавтракали, погуляли, порисовали, поиграли в кубики. Кукол она не признавала, а вот из кубиков строить башни могла часами.

Около шести вечера в нашу идиллию ворвался Тиханович. Увел меня на кухню поговорить. Сегодня он уже не изображал желание помочь. Смотрел на меня он жестко и говорил так же.

– Ты сама идешь ко дну и ребенка туда же тащишь. Какая ты после этого мать? Настоящая мать желает своему ребенку добра! А ты из своего эгоизма готова пожертвовать интересами ребенка.

– Меня вашими дешевыми манипуляциями не пронять. Я прекрасно знаю, что нужно моему ребенку. И дам ей это, чего бы мне не стоило. И вы слишком утрируете, Юрий Иванович. Ни к какому дну я не иду. Подумаешь, уволили из гимназии. Найду другую работу.

– Какую? С такой записью тебя только в дворники возьмут. Может быть. И на что ты собираешься растить ребенка? А мы ей дадим все самое лучшее!

Ещё четверть часа мы с ним препирались, пока ему не позвонили из министерства. Раздосадованный он вышел в прихожую. Но уходя, решил, видимо, окончательно отбросить все условности. Повернулся ко мне и с явной угрозой процедил:

– Не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.

Эти его слова меня не на шутку встревожили. Оленьку он любит. Ради нее на все готов. Раньше меня это трогало, а сейчас пугало. Объективно, я ведь не какая-нибудь гулящая алкоголичка, которая забывает про своего ребенка, а с другой стороны – зная его связи и настырность, всего можно ожидать.

Интернет тоже ничем не утешил. Начитавшись всяких диких случаев, я одела Оленьку, вызвала такси и отправилась на вокзал. А по дороге прикидывала, куда лучше купить билет. В Красноярск? Новосибирск? Владивосток?

В конце концов, взяла на послезавтра билет до Улан-Удэ. И ехать недолго – я ведь еще не знала, как Оленька перенесет дорогу. И подруга по институту там жила.

Вернувшись домой, я сразу взялась собирать сумки, а назавтра наметила себе съездить в гимназию забрать свои вещи и трудовую. Ещё в детскую поликлинику сходить, взять карточку. Словом, дел было невпроворот.

Но утром к нам пришли…

Они даже позвонили в дверь по-особому, не как гости, а требовательно. Или я уже накрутила себя до такой степени, что всего стала бояться. Хотя в этот раз мои страхи оказались не беспочвенны.

На пороге стояли две женщины средних лет. На мой вопрос сообщили, что они из органа опеки и попечительства.

– Будем делать проверку, – заявила одна таким тоном, будто тут шалман какой-то. И с таким же выражением лица она перешагнула через сумку, которую я как раз собирала к отъезду.

– В доме не прибрано, на полу валяются вещи… Снимай вот тут.

– Да где что валяется? Это же просто сумка…

Но тетка меня даже не слушала. Прошла, не разуваясь, на кухню. Осмотрела придирчиво каждый угол, даже под раковину заглянула. Потом открыла холодильник.

– Практически пустой! – обернулась она к своей напарнице. – Так и запиши – продуктов в доме нет. Ребенок голодает.

Конечно, нет, если мы собрались сегодня уехать. Но едва заикнувшись, я замолкла. Почему-то подумалось, что не стоит им знать о нашем отъезде.

– Ребенок не голодает, – взялась я спорить с ней. – Она питается, как положено. Ест только свежее…

Но и на этот раз тетка пропустила все мои слова мимо ушей и сунула нос в шкафы. Упаковки с макаронами и крупами проигнорировала, зато с такой радостью обнаружила давнишнюю початую бутылку Мартини. Я уж и не помнила, с какого торжества она тут стояла. Но эта… проверяльщица с ликованием достала ее и продемонстрировала напарнице, как будто там не несчастный одинокий запылившийся Мартини, а целая батарея пустых бутылок из-под водки скопилась.