Он вытащил из шкафа пальто, распахнул дверь и застыл на пороге: из кресла в фойе навстречу ему поднялась мадам Суркова! Он узнал ее сразу и с первого взгляда понял, что в следователе что-то изменилось. Во-первых, она была одета не в траурный наряд своих любимых серо-коричневых тонов, а в симпатичный салатовый костюм, подчеркивающий аппетитные формы, но не выставляющий их напоказ. Во-вторых, ее лицо, красивое, несмотря на полноту, было умело накрашено. И, в-третьих, она улыбалась.

– Вы… выглядите иначе, – пробормотал Мономах вместо приветствия.

– Лучше или хуже? – не переставая улыбаться, поинтересовалась она.

– Гораздо лучше. Не пойму, что произошло!

– Я сбросила семь с половиной килограммов, – похвасталась следователь. – Следую вашим рекомендациям!

Однако Мономах понимал, что дело не в этом. Суркова изменилась не только внешне. Раньше в ней присутствовал какой-то надрыв, скрытая печаль. Теперь она прямо-таки источала уверенность. Что-то определенно случилось – может, влюбилась? Говорят, женщин любовь красит. А из мужчин она вытягивает жилы!

– Вы не на консультацию, надеюсь? – нахмурился он.

– Боже сохрани! Я специально дождалась окончания приема. Владимир Всеволодович, нам нужно серьезно поговорить. Вы можете уделить мне время?

– Заходите!

– Я предпочла бы не здесь. Как насчет кафе напротив?

– Вы на диете?

– И поэтому должна есть в определенные часы. Да и вы наверняка голодны!

Мономах и правда ощущал недвусмысленное посасывание под ложечкой: со времени его раннего завтрака прошло больше восьми часов.

– Ну, так что вы хотели мне сказать? – поинтересовался он, сделав заказ. Суркова не врала. Попросив у официанта кофе, она достала из сумки пластиковый контейнер с куриным салатом, прикрытым сверху кусочком цельнозернового хлеба. Мономах предчувствовал, о чем пойдет речь, и специально оттягивал этот момент. Значит, делом Яны Четыркиной занялся Следственный комитет! Чем беременная девчонка, терпящая побои от сожителя, могла их заинтересовать?

– Не делайте вид, что не понимаете, – ответила Суркова, перемешивая вилкой салат. – Я всегда была высокого мнения о ваших умственных способностях!

– Мне казалось, что Мартынюк – не ваш человек?

– Районный опер. Ему наше вмешательство не понравилось!

– Почему? – удивился Мономах. – Разве он не должен радоваться, что с него сняли груз?

– Дело может стать громким, а кому не хочется снять сливки?

– Мы об одном и том же деле говорим? Беременная девчушка попала под машину…

– Вы не все знаете, Владимир Всеволодович, – прервала Мономаха Алла. – Мартынюк считает вас главным подозреваемым по делу, но у меня есть основания не доверять его суждению по причине того, что у нас, похоже, серия.

– В смысле?

– Серийные убийства. Мартынюк с вами не знаком, но я-то понимаю, что подозревать вас глупо!

– Погодите, Алла Гурьевна, я правильно понимаю: вы говорите, что Яну убил маньяк?!

– Я имела в виду, что между жертвами прослеживается что-то общее и что это похоже на серию. Слово «маньяк» я даже не произнесла! И я хочу лично от вас услышать, что связывает вас с гражданкой Четыркиной.

В течение нескольких минут Мономах рассказывал следователю о кратком знакомстве с покойной, а также о том, как Мартынюк пытался подловить его на лжи. Суркова ни разу не перебила, не задала наводящих вопросов – судя по всему, его рассказ в целом не шел вразрез с тем, что она узнала у самого опера.

– А теперь, Владимир Всеволодович, рассказывайте то, что вы скрыли от Мартынюка! – потребовала Алла, когда он закончил.

– С чего вы взяли, что я что-то от него скрыл?