«Травник» лежал, где обычно: на тумбочке возле кровати. Трясущимися руками я схватила увесистый томик  и  немедленно открыла его на букве «П».  И когда я говорила о том, что руки у меня тряслись, то я не преувеличивала, потому что открыть нужную главу мне удалось не сразу:

– Пижма, пастернак, – бормотала я, едва не поскуливая от страха и нетерпения, – переступень, чтоб тебя разорвало... Полынь! Artemisia absinthium L.

Добросовестно пропустив всё то, что касалось ботанических характеристик и лечебных свойств, я впилась взглядом в написанные мелким шрифтом буковки: «На демонов некоторых стихий действует как сильное психотическое вещество, вызывающее галлюцинации и другие изменённые состояния сознания, вплоть до сенсорной депривации и бредового состояния. Весьма вероятны болевые симптомы, которые в сочетании с галлюцинациями, как правило, носят фантомный характер. Пациенты жалуются на боль в хвосте, жабрах, крыльях и пр. в зависимости от сценария бреда».

Всё.

– Так, я не поняла. А где про озеленение и частичное оземляничивание?

Но додумать возмущённую мысль до конца я не успела, потому что на кухне запели. Схватив книжку под мышку, я бросилась на звук. Не хватало ещё, чтобы он мне здесь всех соседей разбудил!

И ладно бы он ещё пел что-то нормальное, нет же! Ему надо было нарыть в бесконечно огромном фонде всевозможной попсы такое, от чего даже у меня, человека, прошедшего через детство в Луках и студенчество в общежитии, волосы встали дыбом, а уши свернулись в трубочку.

–  Ах, ты, бедная овечка, а-а! – надрывался Диметриуш Бьёри, пока я сломя голову летела по коридору.

– Что же бьётся так сердечко, а-а? – противным голосом вопрошал демон у всех, кому не спалось в эту субботнюю ночь.

Впрочем, те, кто ещё не успел проснуться от его воя, лишились сна после того, как ночь разрезал мой изумленный крик. Увы! Моя вина. Mea culpa... И то не понимаю, как я не разбудила весь Парыж своим воплем, когда увидела, что творится в кухне.

Пока меня не было, Димон явно не скучал. За те несколько минут, что я потратила на поиск бесполезной информации в «Травнике», он развил нехилую деятельность.

В первую очередь я заметила, что эта сволочь всё-таки разделась до конца, а раздевшись единожды, решила уже не облачаться. По крайней мере, не в свои вещи, предпочтя им скатерть с моего стола, которую она – сволочь – элегантно обернула вокруг своих чресел.

И теперь льняное произведение искусства – я лично потратила в детстве на вышивание всех петушков, человечков и прочих цветочков, что являлись составляющими орнамента, не одну неделю – красовалось на мужском теле, которое можно было бы назвать красивым, не будь оно зелёное в жёлтую крапинку.

А ещё, пока меня не было, Диметриуш немножко полинял, избавившись от своих умопомрачительных каштановых волос. Теперь он был беленький-беленький в мелкую кучеряшечку. Что, пожалуй, объясняло выбор песни... Заметив меня, мужчина поднёс ко рту парниковый огурец, извлечённый, по всей вероятности, из моего холодильника, и проблеял:

– Это любовь, наверно, любовь,

Это любовь, я знаю точно, любовь.

И тут я сначала заорала, потом схватилась за голову, не представляя себе, как бороться с последствиями своей импульсивной мести, а затем снова заглянула в учебник. Потому что если странное позеленение кожи я ещё могла списать на передозировку или, допустим, аллергическую реакцию на полынь, то, каким образом моё возмездие и праведный гнев повлияли на цвет и структуру волос Диметриуша Бьёри, для меня оставалось загадкой.