Я скользнула взглядом по красивому, хорошо знакомому лицу, обратила внимание на удивлённо приподнятые брови, зацепилась за  чёрную пиратскую повязку, закрывавшую левый глаз, несколько раз моргнула, надеясь проснуться, впилась ногтями в ладони, оглянулась беспомощно по сторонам, отмечая удивительную безлюдность «Джокера» для субботнего вечера… А потом закричала. Нет, заорала. Завизжала так, что, по-моему, под потолком вздрогнула всеми своими висюльками типа хрустальная люстра, качнулась назад, когда мужчина вскочил, опрокидывая кресло, и упала на колени, закрывая лицо руками, потому что он бросился ко мне:

– Не надо, – простонала, всхлипывая позорно жалко и беспомощно. – Пожалуйста, не надо…

Тяжёлые руки опускаются на мои плечи, и я сжимаюсь, не зная, чего ожидать на этот раз. Сжимаюсь, заранее зная, что снова проиграю, что непременно обращусь в позорное бегство…

Но ничего не происходит. С меня не сдирают одежду, не заставляют изгибаться прилюдно в агонии страсти, не выбивают из лёгких воздух жёстким поцелуем, не пытаются отгрызть пальцы, не вгоняют в краску, не пугают, не рычат, никто и не думает превращаться в отвратительного монстра… Вообще ничего не происходит, лишь только я ору, словно ненормальная, на весь город Парыж.

4. Глава третья, в которой герой учится смирению

Ночью где-то под кроватью вдруг заиграла музыка, и Диметриуш долго, наверное, целую минуту, не мог понять, что происходит: сидел, тёр глаза и не соображал ни черта, пока слева не шевельнулось гладкое и горячее и не шлёпнуло его тонкой рукой по обнажённому бедру.

– Ди-и-им, телефон же.

Точно! Наклонился, чтобы нащупать валявшиеся на полу джинсы, ловко извлёк из кармана простенький и немодный, по словам лежавшей рядом женщины, мобильник, а затем прохрипел сонным голосом:

– У аппарата!

С той стороны невнятно выругались и произнесли пьяным, но вполне узнаваемым голосом Ракитского:

– Каждый раз, когда тебе звоню, боюсь в штаны наложить. Тебя кто научил так на звонки отвечать?

–  Тебе что, средство от поноса порекомендовать? Жека, знаешь, который час?

– А у тебя часы сломались? – веселился Женька. – Так спроси у своей птички. Или рыбки… Я весь твой зверинец по именам не помню.

Диметриуш зло скрипнул зубами и прорычал:

– Ракитский, какого хрена? Три часа ночи, я спать хочу!

– Ну, так спи! Кто тебе не даёт? – нелогично возразил друг и заржал, как идиот.

– Зайчонок! – пропищали слева, и Диметриуш, забыв про своего пьяного друга, вздрогнул и удивлённо приподнял брови. Серьёзно? Зайчонок? Его, наследника Красного Императора только что обозвали Зайчонком? И кто? Какая-то, по словам Женьки, Птичка или Рыбка?

– Может, ты в кухню поговорить выйдешь? Мешаешь же…

– Охренеть! – забывшись, выругался шёпотом в трубку Димон и тут же добавил, пока Жека не начал выпытывать подробности:

– Это я не тебе, Ракета!

– Да я уже понял, – ответил Жека и поганеньким голосом протянул:

– Зайчо-о-о-нок!

Мля.

– Перезвоню через минуту.

Диметриуш отключился и хмуро огляделся по сторонам. Значит, мешает… Что ж, навязывать своё внимание кому бы то ни было Бьёри не привык. Бесспорно, в том, чтобы иметь постоянную любовницу, был свой плюс. И не один, скажем прямо. Но отчего-то всегда происходило одно и то же. Стоило женщине понять, что его всё устраивает, что он не хочет ничего менять, как начинались какие-то заморочки. Скандалы на пустом месте, обиды, неожиданные встречи с родителями – и не всегда с родителями наивной пассии, смешные попытки вызвать ревность, рассказы о подругах, которые все до одной вышли замуж…. Наконец, дурацкие прозвища. Котики, лапуси, пупсики. Теперь вот зайчата.