Посидят так три минуты, пять минут, отвлекутся на книгу, поговорят с кем-то по телефону, съедят вкусный омлет. Но потом, стоит внутренней дисциплине ослабнуть, вы сразу заметите: вдруг дернется плечо, рука неожиданно сожмется в кулак. Человек глубоко вздохнет, будто снова оказался в водах озера.

Уж лучше сидеть здесь, на этом невероятном утесе над водой и выкуривать одну сигарету за другой.

Кстати, о сигаретах.

Из нагрудного кармана рубашки Харди достает пачку и вытряхивает из нее сигарету для Дженнифер.

Она отрицательно качает головой, мол, спасибо, не надо.

– Молодец, – говорит он, но себе в сигарете не отказывает. – Ты сильнее меня.

– Если начну, меня потом не остановишь, – объясняет она. – Да и денег на них нет.

– Я могу кое-кому позвонить, – сообщает ей Харди, а сам ищет спички. – Может, кишки у меня и стали на три фута короче, но кое-какие связи остались, могу тебя куда-то пристроить.

Дженнифер закрывает глаза и согласно кивает, то ли с благодарностью, то ли с сожалением, трудно сказать. Так или иначе, Харди оставляет ее в покое и разражается кашлем, от которого все его нутро будто опустошается.

– Все нормально? – спрашивает Дженнифер с подлинной озабоченностью, к которой подмешан гнев, будто этот чертов кашель она может как-то унять – и готова с ним сражаться.

Она еще там, верно. Где-то там. После того, что с ней произошло, что выпало на ее долю. Какую тяжелую ношу ей приходится нести, но она не сдается.

А ей всего-то двадцать один, напоминает себе Харди.

Что же это за мир такой, если он так с ней обошелся.

Ей бы учиться где-нибудь подальше отсюда, на полную стипендию. Чтобы ее беспокоили только тесты, свидания, вечеринки.

А у нее всего один друг – старик, подыхающий в бетонной коробке на крыше мира, и все ее воспоминания заляпаны кровью.

И, проявляя лояльность, Харди отводит сигарету ото рта и кладет обратно в пачку фильтром вниз, чтобы потом не потерять. На удачу – глупое суеверие, он прекрасно это знает, но, если лишить себя маленьких личных ритуалов, жизнь быстро превратится в череду бессмысленных дней.

– Долго сюда добиралась? – спрашивает он.

– А что?

– Сейчас поймешь.

Он кивает в сторону озера.

Уже три часа дня, в четыре стемнеет, она вряд ли следит за барометром – молодые, они такие – и не знает, что бушевавший внизу буран уже утих. Значит, с наступлением сумерек резко похолодает так, что у термометра никакой шкалы не хватит.

Харди достает свой передатчик, пальцем просит Дженнифер помолчать и со щелчком подключает Мэг.

– Шериф, – откликается она, и Харди почти видит, как она распрямляет спину, будто в комнату вошел настоящий начальник.

– Через сорок пять минут мне нужна машина.

– У вас заявка на шесть, – кратко напоминает ему она, но это просто от неожиданности, ведь он и сам знает. В микрофон доносится шелест: она перебирает бумаги.

Поскольку водить машину ему трудно, а его прошлые заслуги еще уважают, служба шерифа каждый вечер посылает за ним машину отвезти домой. И получается, что теперь он видит Пруфрок только в темноте. Город для него превращается в собственную тень. Может, с учетом всех местных призраков, оно и верно.

– Сделаешь, Мэгги? – спрашивает Харди. – Не хочу, чтобы меня тут насквозь продуло.

– Уже, – отвечает Мэгги.

– Только не посылай этого пацана, – добавляет Харди с наигранной серьезностью, глазами подавая Дженнифер сигнал.

Она тоже глазами отвечает: все это глупости. И она не ошибается.

Харди с важным видом прерывает связь, отключает микрофон. Со второй попытки это ему удается.

– Можно было и обойтись, – замечает Дженнифер, мол, нужды в машине нет.