Капитулируя.  Босс ловит этот момент и начинает напирать еще сильнее, дышит тяжело и возбуждённо. 

- Хороший разговор, конструктивный, - шепчет он, добираясь до нижнего белья. И принимая ключи от города. – И чего было выделываться, м? 

А мне от этих слов, звучащих так самодовольно, так победно, неожиданно становится плохо. 

И до этого-то было плохо, а сейчас совсем ужасно. 

Я понимаю, что лечу в пропасть, что невозможно уже остановить эту машину… И что я пропала. Совсем пропала. 

Машинально держусь за широкие, обтянутые дорогущим пиджаком плечи, позволяю задрать на себе юбку окончательно, тискать себя, от жестких пальцев в промежности прошибает морозом по коже. 

И слезы льются.                                                                                                             

Я плачу и не могу остановить это. Я вообще ничего не могу, оказывается. 

Я - глупая, безвольная кукла, которая позволяет себя вот так, беспардонно и грубо зажимать в рабочем кабинете, в машине, на лестничной клетке… Это так больно, Господи…

Петр, увлеченный своими победными действиями, даже не замечает моих слез. 

Шепчет что-то, я не слышу. Только триггерное «малышка» каждый раз заставляет вздрагивать. 

Сильные руки подхватывают меня под ягодицы, поднимают выше, и неожиданно мы оказываемся лицом к лицу. 

Петр тянется опять к губам, а затем замирает. Хмурится, аккуратно ставит меня на место, проводит пальцами по щеке. 

Растирает влагу.                                                                                                              

- Не понял сейчас, Лада Леонидовна. Только не говорите мне, что вам не нравится. 

- Нет…                                                                                                                                          

Сложно говорить, когда горло перехватывает от боли. 

- Что «нет»? Не нравится? Не говорить? Нравится? 

- Я уже все сказала. Мне нечего добавить. Вы… Пользуетесь тем, что сильней, вот и все. 

- Да что за блядь! – неожиданно орет он, не заботясь о том, что нас могут услышать, бьет раскрытой ладонью в стену у моего лица. 

Он настолько взбешен, такой резкий переход от страсти к ярости, что сердце екает. Не от страха, кстати. 

Не думала даже, что настолько похотлива, чтоб даже бешенство его не сбивало градус накала. 

- Я не понимаю! Я нихера не понимаю! Тебе же все нравится! Какого хера ты так себя ведешь? Я не насильник, слышишь? Я вижу, что тебе нравится, я сразу это увидел! Лада! 

Он неожиданно меняет тон, опять наклоняется, мурчит практически:

- Ладаааа… Ну тебе же нравится… Ну в чем дело? Мы – взрослые люди… Чего ты хочешь? Что мне сделать, Лада? М?

А я еще сильнее плачу.                                                                                                       

Потому что он ничего не сможет сделать. Он не сможет вернуть мне моего ангела-хранителя, моего пожарного, моего Петра Алексеева. Его не было потому что. Глупая девочка, наивная дурочка придумала его себе. Просто придумала. 

И он не виноват в этом. Никто не виноват. Кроме нее самой. 

Я все это чувствую, но объяснить, хоть слово выдавить… 

Не могу. Просто не могу.                                                                                             

- Пустите меня, пожалуйста. Позвольте мне уйти. 

Знаю, это звучит униженно, но у меня нет сил на большее. Он настолько морально измотал меня, настолько душу вынул своими притязаниями, своим непониманием, что я готова просить. 

Правда, готова.