Шефа тоже можно было бы считать нормальным человеком, его легкая неадекватность заключалась только в том, что он собрал вот такую компанию и его все устраивало: бубнение и жалобы переводчицы, визги главбухши, пьянство вторых менеджеров.

В принципе, больше об офисе рассказать почти нечего, да и не нужно. Такая атмосфера окружила меня еще при Алексе и сохранялась потом долгое время. Это место было подобно болотцу, в котором вязнешь, вязнешь и не можешь ни утонуть до конца, ни выбраться. По-хорошему, порвав с Милом, мне нужно было менять все остальное, а я продолжила кваситься в этой бочке, оставляя все свои планы только планами. Мое состояние напоминало мне транзистор, в котором застряла окислившаяся батарейка. Она вся потекла и прилипла, приемник не включается. Надо вытащить испорченную батарейку и вставить новую, тогда все заработает. Но выковырять ее не получается, так она въелась.

Вороша свои записи в домашнем компьютере и в блогах… Да, было дело, создавала дневники на каждый маленький жизненный этап. Наверное, казалось, что, начиная новый блог, начинаю новую жизнь. И не хотелось смешивать их все, и не хотелось, чтобы один читали те, кто читает другой. Но я рада, что они есть, там кусочки моей жизни… Так вот, вороша свои записи, нашла зарисовки про этот мой семейный офис.

«…Ну и еще раздел Палата №6, это про моих замечательных коллег. Вообще сразу говорю – работа мне моя нравится, фирма тоже, маленькая и уютная, но если рассматривать каждого сотрудника в отдельности, то кажется, что каждый не в себе. Я не знаю уж, кем я кажусь со стороны, может, тоже не в себе... Главхохма – это будет отдельная история, а в Палате №6 будут жить остальные. Я ни в коем случае не хочу никого обидеть или насплетничать…»

В общем, я начала описывать офис только для того, чтобы иногда иметь возможность вставлять в повествование перлы главного бухгалтера. Она иногда изрекала такие высказывания, что я, а затем и переводчица, стали их записывать, и теперь я просто не могу не поделиться.

Она вообще очень маленькая, тоненькая и осунувшаяся, и, похоже, она этим очень гордится: то ли худобой, то ли тем, что такая измотанная. В общем, мы ежедневно слышим о том, как у нее падают штаны, как она опять похудела и так далее. Это при том, что я на диете, а переводчица очень даже полная и об этом переживает. И вот она нам вечно талдычит, какая она худенькая, какие у нее тоненькие ручки. Например, начинает деньги пересчитывать, роняет купюру и поясняет на полном серьезе:

– У меня просто очень маленькие ручки, деньги в них не умещаются, выпадают.

Вот так, сама про себя. В принципе, если бы это не раздражало, то было бы очень смешно. Но в итоге она меня так достала, что я начала ее уже поддевать. Вот какой разговор был, к примеру, сегодня. Она ж тут ночевала в офисе, баланс делала. Это обычное явление, что она запустит все до последнего, а потом сидит до ночи на работе и все расхлебывает. Вот, якобы заснула за отчетом, уронив голову на стол. И про это мне несколько раз рассказала, как она, бедная, тут сидела, вся измоталась, ночевать осталась и – представляешь! – даже похудела!

Тут я уже не выдержала и говорю:

– Ты что-то все худеешь и худеешь. Гляди, а то совсем усохнешь.

Такая тишина сразу гробовая. Даже «бу-бу-бу» прекратилось за перегородкой. Приятно иногда посидеть в тишине. Хотя сейчас я вдруг в связи с этим вспомнила одну историю.

Когда мне было девятнадцать, во время учебы в институте нас отправили вожатыми в лагерь. В моем отряде дети были девяти-десяти лет. Но так получилось, что к нам попала в отряд девочка, которой было всего семь лет. Она даже в школу еще не ходила. И вот она все, видно, по маме скучала, и ходила за мной, и все время мне жаловалась: вот меня вырвало, а меня опять вырвало... и так постоянно.