Она познакомилась с Николь Каслман в буфете, когда они обе потянулись одновременно к одной и той же бутылке кетчупа. Они подружились, и, когда кто-то предложил новаторскую идею – посадить обладающую сексуальным голосом женщину на транспортный вертолет, Николь предложила Кили.

Кили выслушала предложение со смешанным чувством ужаса и недоверия. Она никогда в жизни не говорила в микрофон. А каждый день подниматься на вертолете! Марк! Люди видели, как его вертолет падал под жесточайшим огнем. Он взорвался, но тела так и не нашли. Она просто не может.

Но она все-таки согласилась на эту работу в знак верности памяти Марка, которая всегда жила в ее сердце, только с годами стала немного тускнеть. К тому же такая работа заставляла ее решительно преодолевать свой вполне оправданный страх перед авиацией. Кили Престон Уилльямз терпеть не могла признаваться, что чего-то боится.

Ее дружба с Николь Каслман с годами все крепла. Они уже могли говорить друг с другом с откровенностью, которая порой причиняла боль. Прошлым вечером Николь сидела на индийский манер на кровати Кили, пока та упаковывала вещи. Она пыталась отговорить Кили от поездки по этому делу.

– Неужели ты не достаточно долго приносила себя в жертву, святая Кили? О мой Бог! Твоя преданность проигранному делу – просто проявление твоей глупости! – кричала она, тем не менее помогая Кили выбрать одежду в дорогу.

– Николь, мы так часто возвращались к этой теме за годы нашего знакомства, что я могу цитировать почти дословно твои речи. Мы могли бы записать этот разговор на магнитофон и затем каждый раз, когда возникало бы желание поспорить, мы могли бы включать запись и тем самым сохранить свои голосовые связки.

– Сарказм не идет тебе, Кили, так что перестань болтать глупости по поводу магнитофона. Ты сама знаешь, что я права. Каждый раз, как ты встречаешься с этими женами, возвращаешься в состоянии депрессии и пребываешь в ней неделями.

Она откинулась назад, выставляя напоказ свою достойную зависти роскошную фигуру. И это лишь одно из ее достоинств. Она обладала настоящей гривой светлых волос и синими, как море, глазами. Улыбка ее казалась обманчиво ангельской. Этот ротик херувима мог разразиться серией непристойностей, способных смутить насквозь просоленного морского волка.

– Я должна это сделать, Николь. Они попросили меня выступить от их лица оратором, потому что я наиболее компетентная из них. Я пообещала им сделать это и сдержу свое слово. К тому же я верю в то, что мы делаем. Не для себя, но для других семей. Если Конгресс проголосует за то, чтобы объявить наших мужчин погибшими, это автоматически приведет к тому, что мы окажемся разъединены. Я не могу просто стоять в стороне и бездействовать.

– Кили, я знаю, что в самом начале, когда только ПРНС была организована, ты имела довольно сильный мотив. Но когда же это чистилище закончится? Когда военнопленных освободили и Марка не оказалось среди них, ты просто заболела. Я же знаю, сама была там и видела, как ты прошла через ад. И ты намерена подвергать себя подобным испытаниям снова и снова?

– Если нужно будет, то да. До тех пор, пока не узнаю что-нибудь о своем муже.

– А если никогда не узнаешь?

– Тогда ты получишь величайшее удовлетворение и сможешь мне сказать: «Ведь я же тебе говорила». Какую блузку лучше взять для этого темно-синего костюма – бежевую или серую?

– Темно-синий и серый. Замечательно, – с раздражением пробормотала Николь. – Бежевую! Она выглядит не так по-вдовьи.

Так что Кили теперь находилась в Вашингтоне, чтобы представлять на подкомиссии Конгресса интересы жен и семей воинов, пропавших без вести, и просить отклонить предложение признать их погибшими.