Обнимаю мою девочку и укладываю её кудрявую голову себе на плечо.

— Моя маленькая, славная девочка. Никому не дам тебя в обиду. Никому.

— Почему?

— Что «почему», милая? — балдею от тепла Миры.

— Почему ты не поцеловал меня?

Сердце пускается в галоп, и рука зависает на очередном поглаживании.

— А ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

— Ты хочешь. Разве нет? — Мира говорит так, будто мы обсуждаем меню.

— Мало ли что я хочу, — растягиваю слова.

— А хочешь, я тебя поцелую? — Зелёная радужка глаз Миры сияет в тёплом свете лампы над столом.

Меня потряхивает. Свихнусь от перепадов страха, отваги и безумия в этой девчонке.

— Не могу отказать тебе.

— Хочешь или не можешь отказать? — дыхание Миры обжигает мои губы.

— Хочу.

— Я никогда сама не целовала.

— Я тоже, — держу оборону до последнего.

— Так и знала! — Мира силится сползти с моих коленей, но я удерживаю её без труда.

— Что ты знала, радость моя?

— Что ты избалован донельзя!

— Кем? — Меня умиляет вспышка ревности в невинной девчонке.

— Женщинами!

Официант приносит стейки на маленьких досках, и мне приходится отпустить маленькую бунтарку. Мира с остервенением режет мясо, а у меня по венам бурлящим потоком несётся кровь. Ох и горяча! Если так пойдёт, то это не я её, а она меня… Того-этого. Разделает этой ночью под орех.

9. Глава 9

Никита

Днём клуб Кости Авдеева отдыхает от гостей. По крайней мере, его видимая глазу часть. Худенькая девчонка в розовых брюках, тунике и колпачке, встав на четвереньки, натирает щёткой паркетную доску. Хозяин клуба спускается встретить нас и взглядом залипает на узких бёдрах сотрудницы.

— Это что ещё у меня за худосочный поросёнок тут завёлся? — Он машет нам рукой: — Секунду, парни!

Девчушка, втянув голову в плечи, ускоряется, и из-под щётки, надетой на ладонь, — сейчас или искры, или пар повалит. Сдав куртки в гардероб, подходим к Авдееву и обмениваемся с ним рукопожатиями.

— Глухонькая, что ли? — он наклоняется к девчонке и за подбородок поворачивает её лицо к софитам на ближайшей стене. Дневной свет чужд этому заведению без окон.

Девчонка зажмуривается, но я успеваю заметить её глаза цвета незабудок. Галина очень любила эти цветы, и в июне они осыпали клумбы возле дома.

— На меня смотри! — Авдеев не миндальничает с девочками, и, похоже, малышка в курсе, что сопротивление бесполезно. Ещё один нежный цветочек, попал под срез. — Встала и вспомнила своё имя. Девчонка поднимается, пряча руку с щёткой за спину.

— Ле-на! — выдаёт запинаясь и испуганно переводит взгляд на нас.

Авдеев цепляет пальцем бейджик на груди и щурясь читает имя:

— Аглая.

— Ой, простите, — девчонка близка к обмороку, — я забыла.

Авдеев стягивает с её головы колпачок, обнажая белокурую голову.

— Зайдёшь ко мне через полчаса. Исцелю тебя от всех хворей.

Девчонка испуганно отшатывается. Авдеев кричит охраннику, обыскавшему нас при входе:

— Проводишь девочку ко мне через полчаса!

— Да, босс, — вытягивается громила по стойке смирно.

Поднимаемся на второй этаж, а мне покоя не дают испуганные голубые глаза Лены:

— Аглая! Куда девались Снежанны, Анжелики? — ворчу себе под нос.

— Не в тренде давно, — зевает мне в спину Авдеев и жалуется: — Морока с этими новенькими. С каждой, как «День Сурка». Смотрели кино?

С Авдеевым в главной роли точно нет! Вслух я говорю, конечно, другое:

— Что-то припоминаю. Там человек регулярно возвращался во вчерашний день.

— Точно, — смеётся Авдеев. — А у меня, прикинь, работа такая.

Хочется с разворота зарядить ему в торец. Макс с опаской поглядывает на меня, с намёком спрятать свою жалейку подальше. Возле кабинета Авдеева, как и вчера, торчат два охранника. Днём, видимо, им дозволено сидеть на стульях. Проходим под их мрачными взглядами вслед за хозяином этого бардака. Диван, скрипя кожаной обивкой, принимает наши туши. Замечаю между боковиной и сидушкой разорванную пачку «изделия №2»[1]. Хочется перебраться в кресло, чтобы не испачкаться, но вопрос Авдеева, рассевшегося за рабочим столом, прибивает меня к месту: