— Нет. Теперь уж ты послушай. Раз не желаешь уходить, выслушай все, что я о тебе думаю. И, пусть мне не удалось убить тебя, я умру с мыслью, что ты знаешь, как я тебя ненавижу. — Он подался вперед, и кандалы насмешливо зазвенели. — Нет, ты даже ненависти не заслуживаешь. Я тебя презираю. Могу понять, почему ты не стал добиваться нашего освобождения из Чадатеи — потому, что королевство важнее нескольких жизней. Я повторял себе это целый год, изо дня в день. Говорил себе, что не должен держать на тебя зла, что будь у тебя возможность, ты бы непременно нас вытащил. Повторял это, глядя из тюремного окна на то, как моих друзей, подчиненных, людей, за которых я нес ответственность, хоронили на кладбище для преступников. Хоронили поверх других могил, без почестей и поминок. Я верил тебе, Эридан, верил в тебя. И не давал другим возненавидеть тебя. Я каждый день уверял их, что ты вытащишь нас, а если нет, мы должны смириться во имя Карадены, потому что ты делаешь все для нее. А чем же на самом деле занимался в это время ты? Что делал ты, на которого так надеялись, в которого так верили? Ты окончательно превратился в тряпку, стал ручным зверем на поводке у министров. Эридан, ты стал предателем. Как ты мог обвинить в измене человека, который любил тебя больше собственного сына? — в его тоне просквозила такая боль, что меня замутило. — Человека, который из кожи вон лез, чтобы оградить тебя от проблем, чтобы помочь тебе, потерявшему обоих родителей, выжить в этом жестоком мире. А что сделал ты? Ты даже не потрудился докопаться до правды. Министры сказали: «Изменник. Казнить». И ты поставил подпись на приговоре. — Рэйнел перевел дыхание, и его голос стал тише: — Скажи мне, за что? — боль сменилась усталостью и обреченностью. — Чем мой отец заслужил такое? Ты даже не позволил ему покончить с собой в темнице, казнил его самой позорной казнью — ты его повесил. Повесил человека, отдавшего тебе и Карадене всю свою жизнь. Так заслуживаешь ты после этого чего-нибудь, кроме смерти?

Я молчал. Хотелось просто провалиться сквозь землю. Если я еще мог извернуться и спасти от смерти Рэйнела, то Кэреда Гердера с того света уже не вернуть.

Что я мог сказать? Оправдываться? Просить прощения? Так разве такое прощают?

Оказалось, Рэйнел еще не выговорился.

— Это все же хорошо, что ты пришел, — вдруг снова заговорил он. — Я хочу тебе сказать, что не боюсь смерти. Уже достаточно ее насмотрелся. Слишком близко и слишком часто. Я думал, что ничего страшнее чадатейской тюрьмы мне уже не увидеть, но ошибся. Когда я узнал, что ты сделал с моим отцом, то пожалел, что не умер там. Поэтому можешь тоже повесить меня, как его, можешь хоть четвертовать, хоть заживо сжечь на костре, я не стану умолять о снисхождении. Мне больше нечего боятся. Обо мне никто не будет плакать. Ты можешь обвинить меня в том же несуществующем заговоре, что и отца, и я не стану ничего опровергать, когда мне дадут последнее слово. Только ответь мне на один единственный вопрос: ты хорошо спишь по ночам?

Мне казалось, что голова сейчас расколется, как арбуз, и разлетится мелкими кусочками по полу… Я словно воочию увидел тех призраков, которые неотступно преследовали Эридана изо дня в день, те неупокоенные души, которые сделали жизнь принца невыносимой и заставили исчезнуть из королевского замка.

Только куда?

Призраки молчали.

И я молчал вместе с ними.

Я пошатнулся, оперся рукой о влажную стену, уже не обращая внимания на слизь. Похоже, хватит проверять свою выдержку, мне здесь не место. Гердера не казнят, это я для себя четко решил, но пытаться с ним поговорить бесполезно.