Разворачиваюсь и направляюсь к лифту.

Ком в горле настолько огромный, что мне с трудом удается проглотить слюну. Утренняя тошнота, которую я успешно подавил яблоком, возвращается с новой силой. И дело даже не в том, что тревожность за Хоуп вибрирует в каждой моей клетке. А в том, что мой мозг настолько поврежден, что не различает притворство и ложь, за которыми я хочу скрыть свои недуги. И только в те моменты, когда сквозь серые тона и равнодушие, пробирается то, что действительно меня волнует до глубины души, – все эти язвы выскакивают, как кролики из шляпы фокусника, а я не успеваю запихнуть их обратно, чтобы никто не увидел.

Из-за спины появляется рука и нажимает кнопку лифта. Макс встает плечом к плечу рядом со мной.

– Для того, чтобы лифт приехал, недостаточно на него смотреть.

– Спасибо, умник. Я рассчитывал на телепорт, – иронизирую я.

– У тебя рассеянный взгляд. Ты принимаешь…

– Макс, – с неприсущей мне грубостью прерываю его я. Сейчас не лучшее время для воспитательной беседы. – Все в порядке.

Нет.

Мне кажется, что каждый божий день я плыву против бурного течения, но гребу чайными ложками. Мой психиатр год за годом усердно протягивает мне весла, но отправляется вместе с ними далеко и надолго. Потому что я не собираюсь принимать никакие таблетки. Есть множество способов справиться с этим без веществ, которые вызовут у меня зависимость.

– Хорошо, как скажешь, – вздыхает Макс, когда мы заходим в лифт.

– Куда ты собрался? Мне не нужен пес-поводырь.

Макс толкает меня плечом. Я толкаю его в ответ. Он выкручивает мой сосок через ткань рубашки. Нам двадцать восемь лет. Мы деремся в лифте, и подозреваю, что когда мне стукнет семьдесят, то это все равно не прекратится.

– Мы наложили запрет на соски ещё в седьмом классе, придурок. – Я отбрасываю его руку, потирая грудь.

– Ты заслужил. День, когда меня перестанут сравнивать с собакой, будет лучший в моей жизни.

– Ты не выкручивал соски Валери, когда она это делала. Хотя кто вас знает, я свечку не держал.

Макс бросает на меня убийственный взгляд, заменяя им все нецензурные слова.

– Так куда ты направляешься? – не отстаю от него я.

Мы выходим из лифта в залитый светом холл, и Макс оглядывается по сторонам, словно выискивает кого-то за огромными фикусами, стоящими в углу.

– Хлоя должна принести документы. На прошлой встрече мы так и не подписали договор.

Я резко выпрямляюсь и, какого-то черта, тоже оглядываюсь по сторонам.

– А ты не мог раньше это сказать? – шиплю я на Макса.

Он застегивает пуговицу на пиджаке и вскидывает бровь.

– Ты бы остался в лифте?

– Нет.

– Ее все равно здесь еще нет. Так что, если ты перестанешь гипнотизировать фикус, то вы не пересечетесь.

– Я не боюсь с ней пересечься. – Моя спина становится еще прямее.

– Именно поэтому ты выглядишь так, будто тебе засунули палку в задницу.

– Это у тебя и Леви она вечно там. Я самый расслабленный среди вас, – самодовольно ухмыляюсь я, потому что это правда.

 Не сосчитать, сколько в меня прилетело ручек за все время, что я с ними работаю. Никто не производил оценку ущерба, но считаю, что они явно должны что-то компенсировать.

– Хлоя за твоей спиной.

Я поворачиваюсь так резко, что у меня что-то щелкает в шее. Боже, почему старость подкрадывается так неожиданно?

Макс смеется, а я хочу оторвать ему голову, потому что никакой солнечной женщины на горизонте нет.

– Я слышал, как хрустнула твоя шея.

– Сколько тебе лет? Пять? – я ворчу, как вредный дед, и потираю шею.

И, какого-то хрена, все еще стою на месте. Меня ждет Хоуп. Я нужен ей. Нельзя тратить время на нелепую причину, по которой мне хочется увидеть Хлою.