Девушка кивнула и её раскосые серые глаза оказались совсем близко.

– Не бойся, красавица, ты ничего не почувствуешь, – я скорее поняла, чем увидела, как она пытается окутать мои ноги мутными клочками тумана, и тут мне стало дико смешно. Девчонка крала мои волосы! Она просто захотела приукрасить свою жалкую шевелюру, сделать её погуще за счёт моей. И ещё я поняла, что ей легко бы это удалось, просто она неправильно выбрала донора.

В её уверенных глазах сначала мелькнула досада, а потом и страх.

– Ты что, ведунья? – девчонка отшатнулась, – Какого лешего директриса нас не предупредила!

– А ты что, обожаешь обворовывать гостей? – это всего лишь мелкие и слегка напуганные чудища, получившие отпор. Вдруг стало так легко и свободно дышать, а унылая сиротская комната превратилась в поле для давно забытой игры – моей игры.

– Да ты знаешь, где я видела таких гостей, как ты… – девчонка разве что не шипела. – Шла бы ты домой, тётя!

– Маму мою нельзя трогать! Поняла? – пискляво погрозила Алёнка, до того стоявшая, разинув рот, и взяла меня за руку, – Пойдём отсюда, они плохие.

– И не надо нас провожать! – я вспомнила достаточно, чтобы самостоятельно найти обратную дорогу. Алёнка крепко вцепилась в меня и возмущённо сопела, пока мы брели к выходу.

На самом деле, мы почти проскочили мимо той приоткрытой комнаты в конце коридора, но Алёнка вдруг потянула носом и застряла, как будто учуяла необыкновенную вкуснятину.

Я даже не успела ничего сделать, как её маленькая ладонь выскользнула из моей и она сунула туда нос, распахнув дверь пошире. Внутри вплотную стояли люди с закрытыми глазами – серая, увядшая кожа и жутко тонкие лодыжки заставляли задуматься, а как они вообще держаться на ногах.

Алёнка всплеснула руками и от них со всех сторон побежали тонкие струйки, клубясь и переплетаясь. Я еле успела оборвать поток, а Алёнка удивлённо посмотрела на меня.

– Мам, ты чего, не поняла? Это и есть мертвяки. Всё нормально.

Алёнка даже брыкалась, когда я уводила её подальше от комнаты с мертвяками. Похоже, они нечто вроде легкоусвояемого фастфуда для чудищ, а я очень испугалась, что, распробовав такое, она теперь будет реально опасна для окружающих, и мне придётся караулить её каждую секунду.

Перед глазами встали всплывшие в памяти картины – соседи по комнате налетают на такого же мертвяка и ощипывают его, как липку, а я стараюсь не обращать внимания и играю в куклы, потому что знаю – буду мешать им, и они станут дразнить меня. Но они всё равно недолюбливают меня, потому что я не такая, как они.

И ещё помню худощавого рыжего мальчишку с веснушками, всё время норовившего пихнуть меня локтём или ногой, пока никто не видит, а я от обиды глотаю слёзы, но не жалуюсь, хотя это и нечестно, я же их не трогаю.

В первый раз мертвяков приводят к нам вполне ещё бодрыми и даже говорящими, но видно, что они не очень понимают, зачем здесь. Все следующие разы они всё меньше похожи на людей, а под конец даже кажется, что это лишь призраки – жизнь в них еле теплится.

После похода в детдом Алёнка изменилась и стала активно интересоваться любой возможностью нырнуть в толпу людей. Всегда, когда мы случайно оказывались среди них, я видела, как Алёнка присматривается и будто бы выбирает. Мне всё труднее было удерживать её рядом, на расстоянии вытянутой руки, и придумывать для Царёва причины, почему мы не можем отдать её на какие-нибудь детские развивающие занятия, чтобы она свободно пообщалась со сверстниками под присмотром воспитателей.

Не могла же я сказать ему, что не хочу потом увидеть, как Алёнка жадно и почти без разбора собрала себе всё, что ей понравилось в этих бедолагах – может быть, способность красиво рисовать животных или петь, и раздавать это всё обратно, натыкаясь на бурное её возмущение. Хуже всего то, что иногда я всё равно упускала Алёнку из виду и не всегда могла потом найти тех, кого ограбили, и к школе она уже была настоящим чудо-ребёнком, полным скрытых или явных талантов.