– Логично. А что сказала герцогиня, когда вы, по сути, отняли у нее сына?

Граф говорил спокойно, негромким ровным голосом.

– Она действительно хотела его вернуть. Писала мне несколько раз. Но однажды нам все-таки удалось поговорить. К моему решению она, кажется, отнеслась с пониманием. В какой-то момент даже испугалась за мальчика, решив, что ему может угрожать опасность со стороны графини. Но я успокоил ее, сказав, что Анна даже не догадывается о существовании виконта. Еще она радовалась, что мальчик похож на нее. Я занимался его воспитанием, дал ему прекрасное образование. Так что была ее очередь сделать что-нибудь для него. Она устроила его на службу и помогла занять полагающееся ему место в свете. Вот и все, пожалуй.

Слушая его рассказ, аббат не переставал удивляться.

– Я поражен, граф. И вы столько лет держали все это в тайне!

– Я, можно сказать, исповедался перед вами. Теперь вы расскажете мне все что знаете?

Однако аббат недаром был большим мастером интриг и знатоком человеческой психологии. Он понял, что граф хочет у него выпытать.

– Ах, вот как, – засмеялся Анри. – Простите, Арман, но мне нечего вам рассказать. Я действительно не знаю о графине ничего такого, что имело бы для вас существенное значение.

Граф смотрел недоверчиво. Но настаивать не стал. Было ощущение, что друг мягко и ненавязчиво от него отделался.

– Мне всегда было жаль таких детей, – проговорил вдруг аббат. – У него есть родители, есть братья и сестры, а несчастный юноша считает себя сиротой и думает, что ему помогают совершенно чужие люди…

– Теперь, когда мне грозит опасность быть убитым за мои политические убеждения, или умереть от сердечного приступа, у Огюста должен быть кто-то еще, кроме меня, ─ тихо сказал Арман, скрестив на груди руки и остановившись у окна. ─ Я собираюсь рассказать о брате Армэлю. Он поймет и поддержит, я в этом уверен. Будущее Огюста обеспечено – имение, а с ним и сорок тысяч ливров годового дохода, записано на него.

– А дочери вы скажете о том, что у нее все это время был еще один старший брат? ─ медленно произнес аббат, чуть склонив голову и испытующе глядя на друга.

Арман промолчал.

[1] Имеется в виду царь Палестины Соломон. Суламифь – его возлюбленная.

9. Глава 9 Эжени

– Вот сука! – выругалась Александрин, глядя в окно.

На баронессе было светлое длинное одеяние, скрывающее живот. Графиня, только что облачившаяся в платье и рассматривающая себя в зеркале, удивленно взглянула на дочь.

– Что такое?

– Да вот, смотрю…

Анна тоже подошла к окну. Оказалось, к замку подъехали вернувшиеся с прогулки верхом Армэль и Эжени. Ночью прошел дождь, поэтому чтобы не испачкать в грязи сапожки, девушка попросила помощи у виконта. Тот снял ее с лошади и на руках понес к ступенькам. Эжени, одной рукой придерживая платье, другой даже обняла его за шею.

– Нищая приживалка, а сколько наглости! – продолжала возмущаться баронесса, но ее мать уже снова стояла у туалетного столика и выбирала веер.

Армэль поставил Эжени на ступеньки, и стоял к ней так близко, что это даже выглядело непозволительно. Они о чем-то говорили.

Наблюдая за тем, как брат взял кузину ее мужа за локоть, Александрин вся извелась и бедняжку даже стошнило. Едва успела отбежать от окна. В ее положении это не удивительно, но раньше с ней ничего такого не происходило. Сейчас же рвало просто мучительно сильно.

Графиня занималась делами, периодически ругала служанок за всякие пустяки, на которые в другое время даже не обратила бы внимания, высказывала недовольство портному, который снова не угодил ей с фасоном платья, критиковала блюда повара. Давно в ней не проявлялись так ярко эти черты ее характера, но сейчас она была как никогда прежде злая, высокомерная, несправедливая. Однажды даже собственноручно высекла провинившуюся девочку-служанку. Все терпели, и относились как-то чересчур по-доброму, словно жалели... Это ощущение униженности от чужой жалости не покидало ее ни на секунду, и она с еще большим ожесточением начинала терроризировать людей. Конечно, все заметили, что муж не проявил особой радости по поводу ее приезда, и покинул ее при первой же возможности. От этого было стыдно. Но гордость не давала показывать свою тоску или вернуться во Флер Нуар. И она с головой окунулась в быт: велела очистить от копоти каминные трубы, заменить шторы в комнатах, стереть фрески, изображающие взятие крестоносцами Константинополя и заменить их на картины из древнегреческих мифов, которые они с мужем когда-то тщательно выбирали.