– Верно, – твердо отозвался он. – Ты уже разозлила меня.

– А убей меня, а? – сказала я ему в лицо, и карие глаза расширились. – Как Диму. Ты же это умеешь, да?

– Твой муж виноват сам, – ответил он без тени смущения.

– Значит, это ты, – закусила губу, чтобы не разрыдаться.

– Я не говорил такого.

– Да я не верю тебе, Реутов. Ну так убей. Хватит мучить. Достаточно уже. Только об одном тебя прошу, умоляю – не бросай сына. Его мать погибнет из-за тебя, должна же быть у тебя хоть какая-то совесть…

– Прекрати нести чушь! – снова он тряхнул меня, заставляя замолчать. – Смерти захотелось? Заработаешь – будет тебе и смерть. А пока ты не выполнила свою часть договора. Ты родишь мне, Лена. Тогда и посмотрим, как с тобой быть. Лучшее наказание для тебя при таком раскладе – беременность. Начнем.

Я думала, что больнее он уже не сможет сделать. Я ошиблась. Смерть сейчас была бы избавлением, только за Демида душа болела. Но я уже просто не могу. Не могу, и всё.

– Ненавижу тебя, – сказала негромко, но четко, глядя в бездонные, темные от гнева глаза.

– Мне плевать, – ответил он, отпустил волосы и, взяв меня за талию, стал толкать к столу, пока я не уперлась ягодицами в столешницу.

Я забыла об осторожности, эмоции настолько взяли верх, что я не могла ни о чем думать, кроме того, что я не хочу быть с ним. Боролась, не давала прикоснуться к себе, пока его губы искали меня и жадно впивались туда, куда доставали. Он легко справлялся с моим сопротивлением, ему достаточно было просто моего тела, больше ничего Реутова не волновало сейчас.

– Убери руки, или я тебе снова сделаю больно, – прорычал он мне в лицо.

Мне пришлось подчиниться, боли я очень боюсь. Мне всё равно не избежать этого. Понимала мозгами, но тело противилось, и мне стоило нереальных усилий перестать его толкать. Ослабила руки и дала ему целовать себя. Опять этот запах – как же я его не выношу, щетина, которая больно царапает кожу шеи и пропитанные слезами губы.

Молния на платье расстегнулась, и плечи оголились. Этот сарафан ношу без бюстгальтера, и потому, стоило Владиславу снять лиф, как тут же перед ним появилась моя обнаженная грудь, покрытая мурашками. Только одно то, что он смотрит темными глазами на нее, заставляло соски затвердеть. Реутов наклонил голову и прижался к груди губами, скользя по ней так, будто сейчас сожрет меня и даже косточек не оставит. Вздрогнула, когда губы коснулись соска и втянули его в себя. Горячие пальцы сжимали меня, влажные губы и язык совсем не нежно ласкали грудь, и я пыталась в этом всем раствориться. Если я не буду делать так, как он хочет, то это всё равно произойдет, только куда более болезненно. Он отпускал один сосок и переходил к другому, и эта прохлада, оставленная его губами, вызывала еще больше мурашек.

Сарафан соскользнул вниз под его руками, и он отшвырнул его куда-то в сторону. На время оставил меня возле стола и стал стаскивать с себя одежду. Дорогой пиджак и галстук тоже остались небрежно валяться на ковре, а Реутов вернулся ко мне. Руки легли на талию и стали спускаться вниз, до резинки трусиков. Я не стала ему мешать и позволила снять с себя последний элемент одежды. Осталась перед ним полностью нагая. Влад гладил мое тело, целовал его, дыхание стало прерываться от желания, что бушевало в нем так, что я ощущала его будто физически.

Подхватил меня и усадил на стол. Снова вернулся к губам, а его рука заставила меня развести ноги, и пальцы коснулись клитора. Я была уверена, что ничего не смогу испытать. Только отвращение. Но каждое его новое движение по чувствительной коже всё больше простреливало меня, вынуждая ощущать далеко не отвращение… Я тоже начала тяжело дышать, стараясь не переходить на стоны, которые он вызывал своими руками. Мне не было противно, и более того, тело горело от его касаний и поцелуев и начало просыпаться, отзываться. Он ввел в меня палец и тоже понял, что я вовсе не испытываю омерзения, там всё стало мокрым.