Бессонова совсем растерялась, не знала, что ей делать, как успокоить ребенка. Никогда с таким не сталкивалась. Сначала попыталась встать, но потом поняла, что Злата все равно повиснет на ней, как мартышка. Девочка переместила ручки и обняла Бессонову за шею, зарылась носом в волосах.

— Не уходи, мне страшно одной.

Да почему каждое слово девочки рвет ей сердце? Выворачивает душу наизнанку…

Соня вздохнула и начала качать девочку, при этом гладить рукой по голове. Дождь и гром будто издевались над ней. За окном лило как из ведра, и, скорее всего, это затянется до утра…

— Мамочка, песенку, — неуверенно прошептала Злата.

Она уже не плакала, но все еще тряслась, как испуганный зайчонок. Малышка отлепилась, улеглась на кровать, чуть отодвинувшись, словно освобождая место для Сони.

Ладно. Будто у нее теперь есть выбор. Как только девочка уснет, Бессонова уйдет к себе и попытается забыть все, что произошло. Вряд ли утром она согласится с условиями Охотника. А отцовский долг, ну… Как-то решится и эта проблема. Она еще надеялась на то, что Маруська найдет Славу и поговорит с ним. Убедит помочь, а не позорно прятаться, боясь гнева Охотина. Чтобы это ни было, вдвоем они справятся!

Соня не знала ни единой колыбельной песни, да и голос у нее, мягко говоря, не айс. Что же спеть? Была одна песня, которую раньше Бессонова могла слушать часами – нежная и спокойная, с приятным мужским голосом. К счастью, Соня знала ее наизусть. Может, она и не смахивает на детскую колыбельную, но выбора все равно нет. Собравшись с силами и прочистив горло, Соня тихонько запела:

— «Возьми меня, люби меня, укрой

Той пеленой, что мы с тобой создали вдвоём.

Возьми меня, люби меня, укрой

Той пеленой, что мы с тобой создали вдвоём.

Возьми меня, люби меня, укрой

Той пеленой, что мы с тобой создали вдвоём».

Она старалась, как могла, пела с придыханием и легким волнением. Злата не возражала против явно фальшивого исполнения, вплотную пододвинулась к Соне и обняла ее ручкой, удобно устроила голову на груди. Так вдруг стало странно… Уютно и тепло. По-домашнему, что ли. Злата уже зевала и терла глаза, будто вот-вот готовилась уснуть. Бессонова засмотрелась на девочку, мило улыбнулась, замечая, как маленькая булочка сладко зевнула. Было в ней что-то до боли родное и притягательное. Не вызывала она в ней отторжения. Но в то же время и никаких материнских инстинктов в Соне не проснулось. Обычное сострадание, не более.

Понимая, что замешкалась, Соня продолжила петь:

— «Я помню той ночью закрыл твои очи. Бабушкина дверь

И лестничный проём. Спускаемся мы вдвоём.

Парк и скандалы, любовь, мемуары, песни о любви…

С тобою навсегда, прошу тебя, помни меня.

Я провожал тебя домой под звуки птиц.

Ты засыпала на моих коленях,

А я стучался в бабушкины двери

Я прохожу весь коридор, а ты всё спишь

«Не вставай, малыш», — ты мне говоришь».

Этого было достаточно, чтобы Злата мирно засопела. Соня решила, что подождет некоторое время, а затем аккуратно переложит девочку полностью на кровать и уйдет. У нее в голове до сих пор звенели слова из любимой песни «Колыбельная» группы «Rauf и Faik». Соня напевала ее про себя, и как-то незаметно веки стали тяжелыми. Закрыв глаза, Бессонова полностью расслабилась и… уснула.

***

Охотник не спешил подниматься к себе в комнату, он предпочел засесть за документами в кабинете. Пока работал, часто отвлекался, изнутри его грызли мысли и сомнения. Смотря прямо перед собой, Ярослав прокручивал в памяти разговор с Соней в ее комнате.

Когда же до глупой девчонки дойдет, что жених ее предал?! Причем достаточно быстро и не колеблясь. Забрал чек и свалил.