Я выдыхаю и отставляю кружку с шоколадом. Не хочу теперь его пить. В животе сводит всё тошнотворным спазмом. За меня уже всё решили.

— Я не знаю, смогу ли оставить своего ребёнка.

— Ну конечно, сможешь! Поверь мне! Дети цветы жизни, но если заранее знаешь, что рожаешь его для благого дела, то оставить не составит труда. Лёше очень тяжело живётся. Он затворник. После аварии так сильно ненавидит себя из-за шрамов на лице…

Шрамы. Интересно, что в них такого безобразного? Почему он себя ненавидит, и почему не уберёт шрамы, ведь сейчас пластика творит чудеса, а денег у него полны карманы…

— Он не показывает своего лица, — отвечаю я и пожимаю плечами.

— Покажет… Дай ему немного привыкнуть к тебе.

— Шрамы такие безобразные? Вы их видели?

— Безобразные… Такие же, как и его душа. Ему нужен ребёнок, иначе он совсем разучится любить. Он очень одинок, милая… У него нет никого и ничего. Деньги, конечно, хорошо, но без любви люди умирают, превращаются в бездушных чудовищ. Поэтому ты сделаешь доброе дело — избавишь мир от зла, сохранив в Алексее человечность.

Она говорит какие-то громкие слова, от которых возникают не самые приятные впечатления, однако, я не собираюсь спорить. Мне нужно самой обо всём хорошенько подумать. Возможно, даже поговорить с психологом.

— А какой он? Алексей? Вы знаете его?

— Мы были любовниками долгое время, — как бы между прочим отвечает Мария Александровна и проходит в подсобку.

А мне кажется, словно поддых ударили. И она так спокойно навязывает меня собственному любовнику? Не боится потерять? Или расстались и теперь по доброте душевной помогает ему? А почему тогда расстались? Меня разрывает от вопросов, которые было бы неприлично задавать.

— В постели он шикарен… А душа пустая. Решила отплатить ему доброй монетой за то, что между нами было, заодно и тебе помочь.

Она выходит из подсобки и начинает поправлять платья на вешалках. А я смотрю на неё и всё никак не могу принять тот факт, что она нашла суррогатную мать для… Любовника. Чёртовщина какая-то.

— А шрамы на лице… Ты привыкнешь. Половина лица у него, как у терминатора. Но зато там, где надо, всё в порядке.

Я понимаю, что тема разговора становится уже неприятной. Меня не должно волновать, что и где у него в порядке. Оплодотворение произойдёт искусственным путём. Между мной и Алексеем ничего не будет.

***

Мне присылают информацию о Софии Романовой, и я внимательно изучаю её. Девочка детдомовская и семьи у неё нет. Так как желательно отыскать близких родственников и выяснить, нет ли у них никаких хронических заболеваний, о чём мне все уши прожужжал доктор, я всё-таки прошу поискать ещё. Возможно, удастся выйти на родителей девушки.

Ей двадцать один год. Живёт в однокомнатной квартире, которую очень удачно получила сразу же после выпуска из детского дома. Не иначе, как кто-то похлопотал за неё, ведь обычно там очереди годами.

За плечами у Софии только среднее образование в одиннадцать классов, ничего больше. Поэтому она работает продавщицей с восемнадцати лет.

Её личная жизнь интересует мало, но врач сказал, что половой жизни не было давно, это хорошо, значит, она чистый сосуд для вынашивания моего ребёнка.

Я смотрю её фотографии, сделанные для личной карточки в медицинском центре. Сейчас могу разглядеть глаза кофейного цвета, длинные ресницы, прямой нос, алые губы и ямочки на щеках. Выбившийся из косы локон обрамляет её лицо. Она красивая. Такая натуральная. Даже на секунду задумываюсь, что совсем не против сделать оплодотворение естественным, но не собираюсь уступать принципам. У меня не должно быть никаких связей с девчонкой. Совершенно ничего.