Мне бы пару лет, чтобы ребёнок, который скоро должен появиться на свет, окреп. После попробую устроится в школу травников: буду работать и завершу своё обучение.

А чтобы эти пару лет продержаться, надо дом поправить: штукатурка обсыпалась, да и крыша худая, как дожди начинаются я ведра да кастрюли (оставшиеся от прошлых хозяев) подставляю. Сама бы смогла с этим жить, а ребёнку нужно хотя бы сухое жильё. А ещё колыбелька…

В деревне есть мастер, но ему же денег надо, а где столько взять? Я сбежала с небольшой суммой минимальной стипендии. И то, не будь сиротой вряд ли её имела. Только за время долгого пути денег практически не осталось.

В дороге перебивалась работой подавальщицы или лоточницы, этого вполне хватало на ежедневные нужды, да и кормили в трактирах неплохо. Но проезд, осмотр у лекарей всё это деньги. И не малые.

Если бы можно было заплатить много-много и знать, что Гардар не узнает о ребёнке и не найдёт нас. Я бы душу продала. Остаётся только надеяться, что расстояние между нами не даст узнать о нас.

Войдя в дом, снимала нужные пучки трав для заказов. Всё же мне не сказано повезло. Два года назад местная травница перебралась в небольшой город в трёх днях езды отсюда. Дом обветшал, а мне сгодился. Крошечный предбанник, кухня, большая комната и маленькая спальня. Что ещё для жизни надо?

— Хозяюшка, дома?

— Светлого дня, иллан Колин, — я вышла из кухни пред этим сняв с огня жир.

— Вот ты где, — крупный мужчина по-отечески улыбнулся. — Ну что, дом править будем?

— Пока нет, — я спрятала глаза, чтобы не увидел моего отчаянья.

Колин хороший мужик, работящий, жену с детками любит, но деньги и ему нужны. Он мне крыльцо за «спасибо» поладил и петли на дверях смазал, и печку проверил, когда я только приехала. А вот за ремонт просит плату серебрушку. Вроде и немного, а в моём положении целое состояние — двести медяков. У меня собрано восемьдесят шесть.

— Понятно. И бабы жадные и ты скромная.

А какой я должна быть? У меня диплома нет, начну просить нормальную цену за работу кто-нибудь да задумается. Жадность она же такая, пока за так или очень дёшево молчит, а как цена, так сразу в крик: «За что это? А у неё разрешение-то есть?». Сколько раз обжигалась на этом в других городах и сёлах. Теперь умнее буду.

— Тогда ты мне помоги, тут такое дело, — мужчина замялся, вдруг превратившись в робкого подростка.

— Случилось чего?

— Да вот… моя говорит… — Колин медленно краснеет, а я теряюсь в догадках, что же так смущает очень взрослого мужчину. — Вот.

Он протягивает руки ладонями вверх. Несколько секунд смотрю недоумённо на натруженные ладони, затвердевшие холмики мозолей, многочисленные царапины и трещинки, черноту, въевшуюся в кожу. Поднимаю взгляд на Колина.

— Грубые они.

— Минутку, — ну надо же, столько лет прожили, а теперь руки у мужа грубые. Ну да это ничего, дело поправимое. Есть у меня крем один.

Взяла в шкафчике баночку подержала между ладоней, наполняя магией. Я, конечно, рискую (использовать магию без диплома строжайше запрещено), но Колин очень хороший. Да и его растерянный вид… Ай, ладно, всё будет хорошо. Здесь деревня.

— Вот, смазывайте руки три раза в день. Если хотите быстрый эффект, то нанесите густой слой в половину ногтя и дайте впитаться.

— Попробуем. Вот держи, — он ссыпал на прилавок горсть медяков и не прощаясь ушёл.

— Но… Это много, — последнее я говорила в пустоту.

Пожалел значит. Спасибо, хоть не серебрушку дал. Не взяла бы. Помощь приму, а подаяние нет. Посмотрела в окно, а мне уже за травами идти пора. Который день засиживаюсь за порошками и мазями, поднимаю голову, а на улице ночь. А сейчас время хорошее, в травах сила собралась.