– Идем, – сказал дядя Боря. – Возьми у девочек какие-нибудь таблетки от головной боли и от давления, что ли. Нужно привести Анечку в порядок. И хвалить, хвалить!

Анюта все же имела какую-то хитрость. Этой хитрости хватило, чтобы соврать: в большой старинной монете есть что-то этакое, тепло, что ли, а в двухевриках – ничего особенного, и они были брошены на пол непонятно почему.

– Но ты же их взяла, Анечка? Взяла?

– Просто так, Борис Семенович. Они новенькие, блестящие… и вообще валюта…

– Ладно, возьми себе пару евриков на счастье, – позволил дядя Боря.

Анюту дважды просить не пришлось.

Дома она, повозившись с Феденькой и уложив сыночка, полезла в духовку – прибавить к четырнадцати монетам еще три. Пестрая листовка, в которую Анюта завернула столбик монет, сама собой в сковородке развернулась. Анюта выгребла деньги на кухонный стол, прибавила сегодняшнюю добычу и пересчитала. Получилось девятнадцать.

Анюта задумалась – как так? Самый простой ответ был – тогда Леся дала ей не четырнадцать монет, а шестнадцать. Очевидно, нужно было при встрече отдать Лесе два двухеврика. Анюта отложила их в сторонку и задумалась. Семнадцать монет – ни то ни се. А девятнадцать – это почти двадцать. И она решила – если Леся вспомнит, нужно будет отдать. Но если не вспомнит – промолчать. Потом раздобыть еще один двухеврик – получится двадцать монет, сорок евро. Это уже не хухры-мухры, это валюта!

Лео и Кречет сидели на палубе речного трамвайчика, поставленного на вечный прикол возле каменных ступеней, ведущих к реке. Это был дальний конец Октябрьской набережной, уже за Октябрьским мостом. Более двадцати лет назад речной трамвайчик преобразили в модный ресторан. Даже слишком модный – недели не проходило, чтобы там не палили почем зря и не сбрасывали посетителей в воду. Со временем страсти поутихли, появились другие кабаки, куда более комфортабельные. Летом на суденышке еще кое-как работала кафешка для тех, кто, невзирая на запреты властей, купался и загорал поблизости. Еще пустая набережная по вечерам привлекала байкеров. Они гоняли с невообразимой скоростью, потом пили пиво на палубе и были совершенно счастливы.

– Хорошее место, – одобрила Лео.

Ей не только место – Кречет тоже нравился. Прадед учил Лео быть свободной, а Кречет как раз и воплощал эту самую свободу: занимался интересным делом – охранными системами для дорогих автомобилей, гонял на классном байке по дорогам и на квадроцикле – по лесам и болотам; еще у него была коллекция варганов, на которых он исполнял непривычные для европейского уха мелодии; сам он по крови был невесть кем – скуластое лицо и раскосые синие глаза. Лет ему на вид было от тридцати пяти до сорока, сложение – достойное внимания самой придирчивой девушки, да еще отличный загар. А Лео незадолго до смерти прадеда рассталась с мужчиной, который мечтал запереть ее дома и научить жить по принципу трех «К» – «Kinder, Küche, Kirche».

– Пиво будешь? – спросил Кречет.

– Здешнее?

– Да, у нас своя пивоварня. У нее хорошие – «Старая пристань» и «Леший». А «Мельницу» не бери, «Мельница» у них уже вообще ни на что не похожа.

– Я бы что-нибудь съела.

– Только не здесь. Выпьем по кружке «Старой пристани», и я тебя повезу в более приличное место.

– Но сперва все обсудим.

– Ну, давай обсудим.

Лео помолчала, глядя на воду. Вечер был безветренный, вода – гладкая, как зеркало. Где-то поблизости звучала музыка – не попса, а что-то классическое, вроде симфонии. Хотелось просто смотреть на воду и на тот берег, поглядывая исподтишка на мускулистую руку Кречета, отдыхающую на фальшборте суденышка. Пахло настоящей вечерней свежестью – когда город угомонился и дневные запахи улетучились, хорошо сидеть на берегу и наслаждаться.