Община, основанная на патриархальных, семейных, родовых началах, вряд ли могла долго существовать статично, без каких-либо преобразований, в непрерывно меняющемся внешнем окружении. В немалой степени этому способствовало неизбежное соприкосновение с нравами, обычаями, принципами общественного устройства других народностей. В Древней Руси ключевыми акторами таких изменений были варяги (выходцы из Скандинавии и берегов Балтики), у которых внутренне устройство дружин было в корне отличным от уклада российской родовой общины (черты татаро-монгольского этоса русские переняли несколько позже – в период раннего русского Средневековья). Дружины объединяли в себе не только и не столько представителей одной семьи или рода, сколько людей, изначально чуждых друг другу, но соединившихся в единый общественный организм под воздействием общих целей, где старшинство определялось не по главенствующему положению в роде, но силой и воинской доблестью. Соответственно, и на Руси, с одной стороны, взяла старт трансформация полномочий главы локального социума от старшего в роду к предводителю воинского формирования (князю), а с другой стороны, началось сословное расслоение, когда князь и приближенные к нему лица постепенно прибирали к рукам все больше правомочий.

Следы значительного влияния дружинных порядков на русский общественный быт можно обнаружить во многих исторических документах, например, уже в ранних списках древнерусского сборника законов “Русская Правда”, где, в частности, представлен порядок наследования имущества после смерти смерда (крестьянина): “Аже смердъ умреть, то заднивдо князю; аже будуть дщери у него дома, то даяти часть на не; аже будуть за мужем, то не даяти части им”. (Если умрет смерд, наследство отходит к князю; если после смерда останутся незамужние дочери, то выделить часть имущества им; если же дочери замужем, то не давать им ничего, муж обеспечит. – Н.К.) А вот как регулировались права наследования после смерти боярина или дружинника: “Аже в боярехъ любо в дружине, то за князя задниця не вдеть, но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть”. (Если умрет боярин или дружинник, то имущество не передается князю, а отходит к сыновьям-воинам, если же сыновей нет, тогда к дочерям. – Н.К.) Еще одна законодательная новелла, на этот раз о цене жизни привилегированного человека и простолюдина: “Аже кто убиеть княжа мужа в разбои, а головника не ищуть, то виревную платити, в чьей же верви голова лежить, то 80 гривен; паки ли людин, то 40 гривень”. (Кто убьет княжеского слугу или дружинника-воина и убийцу не найдут, то штраф в 80 гривен в пользу князя уплачивает та община, на территории которой произошло убийство, если же будет убит простолюдин, не имеющий отношения к ратной службе, штраф составит 40 гривен. – Н.К.)

Из тяжести наказания за убийство видно, что уже в начале второго тысячелетия (появление Русской Правды совпало с правлением Ярослава Мудрого в XI в.) бояре и дружинники имели не в пример более высокое сословное положение. Впрочем, крестьянство было отнюдь не низшей кастой, позади него в сословной лестнице стояли холопы (рабы из местных) и челядины (рабы-иноземцы, ставшие собственностью дружинников в ходе войн и междоусобиц). Так, денежное возмещение за убийство людей статусом ниже простолюдина были существенно меньше: к примеру, за убийство ремесленника полагалась уплата 12 гривен, робы (женщины-служанки в холопском статусе и фертильном возрасте) – 6 гривен, холопа – 5 гривен