Француз махнул рукой и поправил в угоду заказчику кости на счетах.

– А пробки в бутылки с обезьяньими мордами впихнешь?

– Все как следует.

– Ну, жарь! Только смотри, так сделай, чтоб невестин отец от зависти в кровь расчесался! – закончил купец.

– А насчет ананаса-то?.. – начала было супруга.

– Убью!

Француз и купец подали друг другу руки. Последний полез за задатком.

Воскресная публика «Ливадии» к сумеркам значительно подгуляла. Купцы из Ямской и с Калашниковского берега, «засобачив» в буфете по десятой штучке «самоплясу белого», раскраснелись и начали распахивать «пальты». Капельмейстер Хлебников грянул марш. У эстрады полезли на высоко подвешенные трапеции акробаты. Двое из них взрослые и один мальчик. Начались «карийские» игры, заключавшиеся в том, что взрослые, стоя на трапециях, перекидывали друг другу мальчика и ловили его то за руки, то за пятки. Купцы задрали кверху головы и начали дивиться. Как водится, послышались восторженные ругательства. Шли толки, что глаза отводят публике.

– Немец на этот счет хитер – сейчас глаза отведет, потому у них на все машина, – рассказывает суконная чуйка в картузе с глянцевым козырем. – У нас с берега Петр Федоров со шкурами и конопляным семенем в Неметчину ездил, так сказывал, что там мазурики даже сапоги машинами с публики на гулянье снимают. Спервоначалу отведет глаза, а потом и снимает. Тогда только и почувствуешь, когда ногам холодно сделается.

– А ты почем знаешь, что это немцы ломаются? Может быть, и французы, – возражает рыжая борода лопатой, кивая на акробатов.

– Француз на ногах жидок. Он для танца себя приспособляет, а насчет акробатской устойчивости не может.

– Ну, тальянец либо англичанин.

– Тальянец только насчет шарманки и облизьяну водит, а англичанин насчет драки и чтобы лошадиный цирк приставлять. С лошадью он супротив цыгана выстоит. И драка у них самая пронзительная: все норовит в брюхо и в подмикитки, а той учтивости не знает, чтоб по скуле бить или по уху.

Пауза. За ней следуют ласковые ругательства, адресованные к молодечеству акробатов.

– Нет, господа, это не немцы, a скорей жиды! – восклицает борода клином. – Немец – человек обстоятельный: зачем ему на воздусях мотаться? Он лучше доктором объявится или в учителя пойдет.

– А жид старым платьем торговать начнет или зубы дергать будет, а потом подряд казенный снимет, – стоит на своем чуйка. – Ах, гвоздь те в горло! Смотри, как ребеночка-то бросают. Словно резинковый он у них.

– Да он резинковый и есть, – откликается борода лопатой. – Нешто живого человека так можно?.. Всю требуху стрясешь.

– Резинковый! Толкуй тут! Нешто резинковые ребята бывают?

– А то нет, что ли? И резинковые бабы даже есть. Поди к Кирштену на фабрику – там тебе какую хочешь приготовят: и субтильную, и в два обхвата.

– Эко мелево! Эко мелево! – воскликнули в один голос купцы.

– Не мелево, господа, а самая наисущая правда. Теперича кто буйной политики держится, так лучше резинковой бабы нет, потому эдакую бабу сколько хочешь колоти – изъяну не будет. У нас они, конечно, для господ парикмахеров делаются, чтоб на окнах стоять, а в американских землях резинковые бабы даже за прилавком стоят и торгуют.

– Зачем же им резинковые, коли у них живой и черной, и полубелой бабы достаточно?

– Это точно, что много, да ведь живую бабу кормить надо, жалованье ей платить, ну а американец, он к голенищи пристрастен, как какие деньги получил – сейчас в сапог и запрячет. А резинковая баба – что ей? Ее ни поить, ни кормить не надо. Живой бабе и орешков в праздник купить надо, и пряничков, и подсолнухов, окромя того, она и насчет ругательной чеканки мастерица, а эта сидит себе да молчит. Американец хитер!