— О, явилась, — в детскую заглядывает Толик. Савушка вздрагивает и просыпается от громкого голоса отца. — Как у нас дела?

— У нас? — зло усмехаюсь, но решаю не продолжать конфликт. Я хочу попробовать ещё раз с ним поговорить. Позже. Сначала сын.

Мы играем, Сава приносит мне листики, которые собрал сегодня по дворе. Показываю, как красиво можно их нарисовать, приложив к чистому альбомному листу. Малыш с интересом обводит разные формы по контуру, не забывая то и дело обниматься.

Варим с ним кашу. На кухне после моего ухода ничего не изменилось. Заглядываю в холодильник.

— Ты кушаешь супчик?

— Да. Папа варил, — Савушка вместе со мной важно исследует полки.

Кормлю его рисовой кашкой. Мы немного гуляем во дворе под присмотром Толика и снова играем дома. Только к ночи, когда сын засыпает в своей кроватке, я осторожно отнимаю у него свой палец, крепко зажатый в кулачок, и иду искать бывшего.

Толик сидит на первом этаже, пялится в телевизор.

— Иди ко мне, — пожирает меня голодным взглядом.

— Поговори с Леоном о продаже дома, — стараясь игнорировать все его зрительные намёки, говорю исключительно о важном. — Ты понимаешь, что это пожизненное рабство? Я никогда не отработаю твой проклятый долг! Сделай уже хоть что-нибудь!

— А что я сделаю, любимая? — разводит руками. — Могу попробовать отыграться, — хмыкает он.

— Только посмей! — сжимаю зубы. — Ты можешь уговорить Леона. Пусть разрешит водить Саву в детский сад. Ты выйдешь на работу. На две, три, пять работ, Толик! И будешь отрабатывать свой долг. Будь ты уже мужиком, в конце концов! Ты же… — отворачиваюсь.

Говорить о том, каким он был, нет никакого смысла. Игровая зависимость сделала из него что-то даже отдаленно не напоминающее человека, которого я любила.

— Тасенька, с Леоном бесполезно договариваться. Мы с сыном заложники, — делает скорбную рожу. — И только ты можешь нас спасти.

Во мне поднимается обжигающая волна ярости. Хватаю с полки первую попавшуюся статуэтку, оставшуюся от моей тёти, и замахиваюсь, уже готовая швырнуть её прямо в голову бывшего.

— Оу, оу, — он поднимает вверх руки, — остановись, женщина. Если ты меня грохнешь этой штукой, наш сын окажется в руках Леона и его людей. Ты ведь не хочешь этого, правда? Ты же понимаешь, что дома с отцом ему лучше, чем с вооруженными мужиками. Опусти эту штуку, Тася. Я мудак, да. Я всё просрал, но наш сын-то в этом не виноват.

— Ненавижу! — по щекам текут злые слёзы. — Я тебя ненавижу, слышишь?! — рука с тяжёлой статуэткой дёргается.

Глухо роняю её себе под ноги и молча ухожу в прихожую.

Из дома вылетаю, ничего не видя перед собой. Так сильно выбило из равновесия. Прижимаюсь спиной к забору и стараюсь глубже дышать, чтобы успокоиться. Мне надо скорее уходить, ведь я должна уже двигаться в направлении «клиента». Леону доложат, будут проблемы. А куда мне их ещё? Я не вывожу!

Ещё один вдох поглубже. Вытираю слёзы и иду на остановку. Забираюсь в троллейбус, лезу в сумку за телефоном, чтобы расплатиться за проезд, и обнаруживаю плюшевого ослика.

— Сава… — новая волна слёз и щемящее тепло сжимают сердце до боли.

— Вам плохо? — пугается кондуктор.

Знала бы она, насколько. Но я отрицательно дёргаю головой и прикладываю телефон к терминалу. Забираю билет, забиваюсь в угол и смотрю на город через пыльное стекло. Прихожу в себя, только когда объявляют мою остановку.

Покупаю себе самый дешёвый чай в киоске и шагаю к дому Ильи, делая маленькие глотки из бумажного стаканчика. Поднимаюсь в квартиру, открываю дверь его ключами и погружаюсь в по-настоящему мужской запах, пропитавший эти стены.