– Давай, гони его сюда. У меня в машине сыр остался и полбатона со вчерашнего лежит.

– Ага, как же, будут они черствый батон жрать! Это ж новое поколение. Им шаверму подавай. На крайняк – хот-дог. Как говорится, скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты.

– Не, скорее: «…и я скажу, сколько ты получаешь», – поправил Козырев.

– Да ты, брат, философ! Так, глядишь, я скоро за тобой записывать начну.

– Ты бы меня лучше на премию квартальную записал…

– Во, я про то и говорю – натуральный философ! Какая премия, Пал Андреич, побойтесь Бога? У нас в минувшем квартале по установленным связям «минус двенадцать», а по уликовым – «минут семь».

– Выходит, плохо молодежь учите, товарищ бригадир.

– Угу, выучил одного такого на свою голову.

– И что?

– А то, что хамит старшему без зазрения совести. Видать, забыл народную наружную мудрость…

– Это какую?

– А такую, что «не спорь с начальством – денег не будет»… Все, Паш, хорош. Я к ребятам, а ты пока прибери этот наш срач – неудобно как-то. Может, нам еще и завтра здесь пастись придется.

– Типун тебе на язык.

– Типун не типун, а что-то не нравится мне эта пьеса в трех актах без антрактов…

Козырев собрал остатки импровизированного караван-сарая, убрал в багажник и нырнул в салон на раскалившееся водительское сиденье. Закурил, глянул на часы – оказывается, больше половины смены они уже отработали. Вернее, отмучились. Паша терпеть не мог подобную «стоячую» работу – в такие дни время тянулось как резиновое. А если и случалась под конец какая-то веселая карусель, то, как правило, заканчивалась она паручасовым зависанием. А за переработанные часы платить в конторе исторически было не принято. Да и не в этих копейках дело – просто всякий раз рушились какие-то личные планы, летели к черту былые договоренности, срывались встречи. Это ведь только Светка Лебедева да Лямин могли понять, войти в положение, потому как были свои. (Плюс Михалева, хотя это и грубое нарушение всех существующих на сей счет инструкций.) Всем же остальным приходилось что-то врать, что-то такое выдумывать…

А вот Лямин вспомнился совсем некстати. «Через час будет, гад такой, сидеть в обитом бархатом кресле и черную икру вискарем запивать, – подумалось Паше. – Причем наверняка устроится где-нить рядом с Полиной. И будут они дружески болтать, хохотать. А то и начнут перемывать косточки ему, Козыреву. Почему бы и нет, собственно?» И хотя в данном случае Лямка был абсолютно не виноват («Его пригласили – он и пошел. Точно так же и тебя, дурака, приглашали – если б захотел, поменялся сменами и тоже поехал, ведь так?»), в эту минуту зол был на него Паша до неприличия. Хорошо еще, что от черных завистливых мыслей обратно на землю его очень скоро спустил неожиданный и резкий хрип станции…

Экипаж запрашивал дежурный с «центральной усадьбы», а, как известно, в рабочее время от него редко можно услышать что-нибудь хорошее.

– «Семь-три-седьмой», «семь-три-седьмой», ответьте центральному диспетчеру!

– На приеме «семь-три-седьмой», – откликнулся Козырев, слегка подкручивая ручку громкости и одновременно заглушая неуставные УКВ-шные рок-н-ролльные волны.

– Ваша настроечка?

– На складе.

– Понял вас. Для вас выписана новая путевочка. Снимайтесь со склада и направляйтесь в Кавголово.

– Ку-уда?

– В Кавголово. А бригадиру срочно отзвониться в контору «семь-ноль-седьмому».

– Ну вот, блин, накаркал, – не выдержав, ругнулся Паша.

– Что? – немедленно откликнулся диспетчер.

– Я говорю, «семь-три-седьмой» понял вас. Нам в Кавголово и отзвониться.

– Срочно отзвониться!