И тревожилась. Не раз замечала, как он застывал, кривя губы и бледнея, и растирал грудь. Не зря, ой не зря доктор Пиляев к нему так часто ездит!

– Хорошо, – сдалась я. – Ничего у меня не выходит. Я уже неделю хлеб зазря ем. Гоните меня в шею. Ну, или отправьте в мастерскую.

– Ну уж дудки, – усмехнулся Хозяин. – И не таких выучивали. Думаешь, я так вот сразу горшки лепить научился? Когда пальцы заживать начали, я к гончарному делу вернулся по совету лекаря. Чтобы восстановить силу и гибкость. В детстве лепил что-то, потом забросил. А вот став старше, неожиданно увлекся.

– Сами, значит, горшки лепили? – повторила как ученая ворона я. – Какой вы молодец! И сколько вам лет было?

– Как и тебе – пятнадцать. Самое время начинать собственный путь.

– Вы поэтому меня на работу взяли? – сообразила я. – Решили, что я на вас похож?

– Нет, Маруш, совсем не поэтому, – усмехнулся Долохов и взъерошил мне кудри на затылке. – Рисуй давай, хватит болтать. Я пожалуй, съезжу на карьер, погляжу, как там дела.

Я лишь тоскливо вздохнула. И то сказать, в кабинете да в одиночестве работать куда приятнее, чем в пыльной мастерской. Тут и стол есть, и стулья, и бумаги сколько нужно. Краски, кисти, графитовые карандаши – все для меня принес Казимир Федотович, а сам он здесь редко появлялся. Разве что письма и счета на стол складывал, а потом домой их забирал. Не любил Долохов на месте сидеть, все время куда-то мчался.

Многое я б отдала, чтобы вместе с ним поехать. Страх как хотелось увидеть и реку, и как глину добывают. Да и просто – проехаться. Уж больно красиво стало вокруг. Листья желтые, небо голубое, простор да благодать. Художнику ведь вдохновение нужно, а его у матушки-природы проще всего найти. Но ведь пока я ничем Хозяина не порадовала, хоть и кормили меня исправно, и аванс уже истратила. Да и домой меня раньше других отпускали, чтобы я по темноте не возвращалась. Так что не ныть и страдать мне надобно, а дальше стараться.

– Маруш, а ты ведь грамотный? – заглянул в кабинет Хозяин, уже в суконной тужурке и фуражке с козырьком. – Писать быстро умеешь?

– Разумеется! – тут же подскочила я, с надеждой глядя на него.

– Со мной на карьер хочешь? Будешь мне секретарем. Вижу, что хочешь, – и Долохов как-то по-доброму усмехнулся. – Бери блокнот и карандаши, поехали.

У Казимира Федотовича была точно такая же бричка-эгоистка, как у мэтра Пиляева, я точно это знала. Верхом я не умела, а вот на бричке кататься – любо-дорого! С радостью я запрыгнула на потертое кожаное сиденье рядом с Хозяином и завертела головой. К речке, знамо, поедем. Где ж еще глину добывают?

Много земли у Долохова. Он – один из первых богачей на Юге. Сам всего добился, сам заработал. Прелюбопытнейший человек.

– На этом карьере белую глину добывают, – пояснял он мне по дороге. – Где река разливается, там красная. А выше можно и голубую найти, зеленую.

– Это где владения князя Озерова?

– Верно.

– А он глину не продает? Из белой глины тонкий фарфор делается? А из голубой какой?

– Тоже тонкий. Но при обжиге и голубая, и зеленая глина коричневой становится.

– Так неинтересно, – расстроилась я. – Нужно, чтобы голубой оставалась. А от чего цвет глины зависит?

– В красной окиси железа много. А в белой ее нет почти. Вот и вся разница.

– А зеленая с голубой?

– Окись меди. Есть еще черная глина, но в наших местах ее мало. А жаль, из нее чудные вазы лепить можно, если с белой смешивать.

– А вы сами придумали вот это все? Ну, сервизы и вазы?

Долохов покосился на меня с веселым недоумением и покачал головой.