В ожидании трапезы, чтобы как-то отвлечься от неуютной обстановки, Оля спросила магистра:

– А кто такая пророчица под вуалью и те семеро, о которых вы говорили? Какие-то могучие маги?

– О нет, милое дитя, не маги. Семеро – великие боги, сотворившие наш мир Вердану, давшие ему жизнь и силу. Владыка Стихий, Вседержитель – первый, вторая – Хранительница, Соединяющая Судьбы; Справедливый Судия, Творец Законов – третий, Созидатель Прекрасного – четвертый, Целитель – пятый, Торговец и Странник – шестой, Пророчица под Вуалью – седьмая. Они слишком сильны, и, чтобы не привлекать внимания Владык попусту, лишний раз лучше не оглашать их имен. Тот предмет, к которому мы направляем свои стопы, один из великих и самых загадочных артефактов, сотворенных Седьмой на заре мира, – вдохновенно, похоже, тема была по сердцу, поведал маг.

– Но если он такой нужный и великий, почему стоит посреди леса, а не в месте поприличнее? – озадачилась девушка, считавшая, что важным реликвиям место в музее или закрытом хранилище.

– Не все творения богов могут быть перемещены, дитя, – нахмурился Коренус, готовясь продолжить лекцию, но тут же забыл о прикладной теологии и оживленно потер ладошки, восклицая:

– О, вот и наш ужин!

Большой поднос глухо хлопнулся о стол. Никаких попыток протереть столешницу трактирщица не предприняла, наверное, придерживалась старого принципа «до трех сантиметров не грязь, больше – само отвалится». Пометав миски на стол и водрузив перед Олей кувшин молока и почти чистую (ну лоснилась жирком самую малость, и что с того?) кружку, женщина отцепила со связки на поясе и хлопнула три местами ржавых, совершенно одинаковых ключа.

– Первые три комнаты, дверь вон та, слева – ваши, четвертая – этого. – Рука махнула на безмятежно посапывающего алкаша.

– Спасибо, хозяюшка, – поблагодарил Коренус и с намеком осведомился: – Что-то тихо у вас нынче.

– С чего шуму-то быть? – совсем не любезно буркнула женщина. – Это при деде-покойничке паломники в леса так и перли, а теперь, если в Камару надоть, и то через Лимсин едут, мало ли какой твари из Фодажа выглянуть захочется. Сюда лишь голытьба забродная попадает или ретивые добытчики…

– Твари? Какие? Задрали кого? – придвигая к себе миску с пышущей жаром, малость подгоревшей кашей и разваренным мясом, не по-хорошему оживился Ламар.

Оля, осторожно нюхавшая молоко, поникла. Так она и знала, что с этой «прогулкой по лесу» дело добром не кончится.

– Не-е, если в сам лес не соваться, пугают токмо. Мы-то привычные, а у ентих, кулей деревенских, все поджилки трясутся, как морловагу завидят или шатунца, – с презрительной горечью поведала трактирщица, – а нам тут хоть самим без постояльцев с голодухи подыхай. Уж и мебель почти всю по случаю продали…

– Хм-м, – озадачился Коренус то ли поведением лесных тварей, то ли состоянием каши, ни в какое сравнение не шедшей с божественным вкусом проглоченных ранее котлеток девы Оли.

Но с расспросами маг не полез, наверное, решил все, что надо, вызнать колдовством. Взяв ложку, принялся уписывать содержимое миски и прихлебывать пиво. Рыцарь, какую только дрянь ни привыкший жрать в странствиях, присоединился к ужину столь же рьяно, с той лишь разницей, что пил больше, хоть и кашу лопал за троих. Видя, что постояльцы жрут в три горла, хозяйка как-то криво усмехнулась и убралась на кухню.

Девушка еще раз оценила сомнительную чистоту кружки и слазила в рюкзачок за складным стаканчиком. Кувшин, чтобы молоко не кисло, даже такая неряха держала в чистоте. Так что, взяв краюху хлеба и налив в походный стаканчик молока, Оля стала кушать. Как ни подводило живот, а горелая каша и белесая гусятина желания снять пробу не вызывали. Чтобы окончательно не отбить стрессом аппетит, девушка не расспрашивала магистра о том, кто такие эти морловаги и шатунцы.