– Э-э-э… Слюшаю, – ответил голос с ярко выраженным восточным акцентом.

– Это я, Али-Баба! – С облегчением выдохнул я в микрофон. – Узнал?

– Да, пахан. Махмуд узнал.

– Слушай меня внимательно, Махмудка: срочно пакуй общак и сваливай из города! Заляжешь в той дыре… Ну, ты знаешь…

– Да, Махмуд знает, – бесстрастно отозвался Али-Баба.

– Не отсвечивай там, чтобы ни одна сука…

В дверь требовательно позвонили, но я продолжал давать указания своему самому верному человечку – таджику Махмуду, по кличке Али-Баба. Пусть, и слегка туповатому от рождения, но необычайно исполнительному и преданному мне до мозга костей. Если нужно, он и в лепешку разобьется, но приказ выполнит в точности.

– Жди меня… или человечка с весточкой от меня! Слово ты знаешь!

– Сколько Махмуду ждать?

Звонок не замолкал, и в дверь начали долбиться, по всей видимости, ногами.

– Жди, пока не сдохнешь! – прорычал я напоследок. – Все, я сказал! – Я бросил трубку на рычаг: главное сделано – общак в безопасности, и жестом указал Серому на дверь:

– Открой дорогим гостям. Невтерпеж, видать… И не кипишуй там раньше времени – я маякну когда…

Бугай молча кивнул и вышел из комнаты в коридор. Отомкнув замок, он распахнул дверь: в проеме стоял, борзо ухмыляясь и «сверкая» золотой фиксой, Витя Бульдозер. За его спиной маячили Плешак и Цыганенок.

– Чё за кипишь на болоте, Бульдозер? – недобро прошипел Серый. – Раз к уважаемому человеку приперся, будь…

Бульдозер театрально раскланялся, потешно шаркая ножкой:

– Глубокоуважаемый вагоноуважатый… Не, не так: вагоноуважаемый глубокоуважатый…

Плешак и Цыганенок весело заржали в голос за спиной Бульдозера.

– Хы-ы… голубока… уважа… а-а-а! – давясь от смеха, выдавил из своих мощных телес толстопузый Гиви.

– Я же базарил – план[18], внатуре, убойный! – Вращая покрасневшими глазами, заявил Цыганенок, постоянно поправляя зачесанные назад длинные волосы, все норовившие свалится ему на лицо.

– Еще и накуренные, что ли? – Нервно заиграл желваками на лице телохранитель.

– Кого там принесло, Серый? – крикнул я, не вставая с места. – Тащи сюда эту борзую плесень!

– О! Папа проснулся! – Осклабился Бульдозер, нахально оттесняя Серого в сторону и проходя в комнату. – Пойдем, пацаны, пообсчаемся, раз папахен зовет!

Следом за обкуренным предводителем в комнату просочились и Плешак с Цыганенком. Серый закрыл за ними дверь, тоже прошел в комнату и с угрожающим видом встал за спиной пахана. Наглые донельзя гости встали передо мной полукругом: сбоку, ближе к Серому – Цыганенок, посередине Бульдозер, и с краю – Плешак.

Бульдозер с брезгливым видом оглядел убогую обстановку квартиры:

– Вот скажи мне, Метла, не западло тебе, законнику со стажем, в такой отстойной норе вялится? У меня на киче хата жирнее была.

– Я – Вор, Бульдозер, а не законник! – не вставая с табурета, заявил я отморозку. – А главное богатство правильного, честного вора, живущего воровской идеей – его авторитет!

– Не лей мне в уши, Метла! – отмахнулся от моих слов Витек. – Знаю я за твою идею: живи в говне, умри в говне! Говно твоя идея…

Не знаю – я этого не планировал, но это заява гребаного лаврушника меня жутко взбесила: я подскочил с табуретки, и с резвостью, которую от себя и не ожидал, взмахнул руками и хлестанул Бульдозера раскрытыми ладонями по ушам, развенчивая дутого «законника»[19].

Витек, по ходу, тоже не ожидавший такой расторопности от моего почтенного возраста, от неожиданности отшатнулся назад, и едва не шмякнувшись задницей об пол.

– Ах, ты, падла! – только и успел выдохнуть он.