За столом напротив меня пристроился на табуретке Колька Лепеха – сорокалетний авторитетный рецидивист, воровайка-домушник, недавно освободившийся из мест заключения. Лепеха щелчком выбил папироску из пачки «Беломора», лежащей на столе, ловко промял мундштук и крепко закусил его зубами. Подцепив со стола спичечный коробок, Колька встряхнул его возле уха, проверяя – не пуст ли? Чиркнув спичкой по терке коробка, он прикурил папиросу от вспыхнувшей фосфорной головки.

– Не выливай… – сипло попросил я.

Лепеха послушно поднёс подрагивающий огонек к кончику моей папиросы. Я несколько раз «пыхнул», раскуривая влажноватый табак, а затем выпустил сизый клуб дыма из ноздрей. Лепеха тоже, не стесняясь, задымил как паровоз. Вскоре небольшая комнатка окуталась плотными клубами дыма

– Как, базаришь, Лепеха, – просипел я, массируя рукой барахлящий «моторчик», – приняли тебя на сходке?

– Так сами и подтянули, – сплюнув в жестяную банку из-под тушенки, заменяющую мне пепельницу, ответил домушник. – Ты же в курсе, Метла, я ить токо-токо от хозяина[13], честный вор. В авторитете[14], хоть и не коронован…

– А то я не знаю, Коля? – Я взмахнул рукой, прерывая Лепеху на полуслове. – Ведь не одно ведро чифиря вместе в Соликамске выдули! Правда, давно это было… – Я хлопнул ладонью Лепеху по плечу и хрипло рассмеялся «свистящим» смехом, перешедшим в затяжной кашель. Вытерев губы платком, я заметил на светлой ткани кровавые разводы – туберкулез, похоже, стремительно прогрессирует, как и предупреждал гребаный лепила.

– Это просто подфартило, что давно! – произнес Лепеха, когда мой кашель ослаб. – И никто из этих сопливых беспредельщиков не знает, что мы с тобой на Соликамской киче корешились. Иначе бы со мной по-другому базарили.

– Фраера апельсиновые! Лавра позорная! – Я скорчил брезгливую физиономию и скрипнул от злости зубами, мохратя бумажный мундштук папиросы. – Куда катится воровской мир, Коля? – Я подхватил со стола бутылку водки и разлил остатки в граненые стаканы, после чего затушил прогоревший окурок в банке. – Серый! – крикнул я, но не громко, чтобы не напрягать слабые легкие. – Иди, выпьем! И колбаски свежей нам накроши!

– Ща пошинкую, пахан! – Раздался из кухни низкий хриплый голос Серого, моего приближенного и одновременно телохранителя.

– Таких воров, как ты, Метла, – с глубоким почтением в голосе произнес Лепеха, тоже потушив окурок, – настоящих идейных побродяг, и не осталось совсем! Вот и Васи Бриллианта уже два года как…

– Помянем Ваську… – Я взял в руки наполненный водкой стакан. – Серый, ну, ты чё, там, сандальнул[15], что ли, по-тихой?

В дверном проеме появился крепкий, подвижный и мускулистый мордоворот в расстегнутой «до пупа» светлой рубашке не первой свежести. В руках у него обнаружилась тарелка со свежей нарезкой колбасы и финка ручной работы. Серый подошел к столу, поставил на него закусон и спрятал нож в собранном гармошкой голенище хромового сапога.

– Пока тебя дождешься, ряженка[16] закипит! – недовольно буркнул я. – Ладно, за Васю, не чокаясь…

– Земля ему пухом. – Присоединился ко мне Лепеха, поднимая стакан, наполненный прозрачной жидкостью.

Серый упал на свободную табуретку и молча поднял оставшийся стакан.

– Не чокаясь… – просипел я, вливая в горло обжигающую влагу.

Водка ухнула по пищеводу, слегка опалив слизистую рта. А через мгновение теплая расслабляющая волна покатилась по моим сосудам, слегка разгоняя холодную и густую старческую кровь. В последнее время меня и водяра как следует не пробирает. Похоже, что недолго мне осталось небеса-то коптить… Как это не печально, но такова жизнь. К тому же, я и без того не слабо пожил – семь десятков не хухры-мухры! Тот же Вася Бриллиант на добрый десяток лет меня моложе, а уже там… Скоро встретимся. Надеюсь, что котлы у нас с ним будут по соседству и компания веселая и горячая…